Эту балканскую войну вблизи мне наблюдать не довелось — югославские власти тогда без объяснения причин отказали в визе. Я попробовал зайти с тыла, из Македонии, но добрался только до косовской границы, вдоль которой гуманитарные агентства ООН срочно разбивали лагеря для сотен тысяч албанских беженцев. В Белграде я оказался уже после того, как Милошевич, через год с лишним, потерял власть. Его режим смела не бесславная баталия против НАТО, но вызванная очередным жульничеством на выборах волна гражданских протестов. Новые власти выдали уже бывшего президента, обвиненного в совершении военных преступлений, международному правосудию. Весной 2006 года Милошевич, не дождавшись приговора, скончался в камере Гаагского трибунала, как гласит официальная версия, от болезни сердца. Так вот, я целыми днями ходил по послевоенному Белграду, изучая его свежие ранения и шрамы. Многие еще не заросли, не зарубцевались, не были заштопаны ремонтниками, некоторые попавшие под бомбы и ракеты здания стояли полуразрушенными, в окружении строительных оград. Граффити на заборах и стенах давали ясное представление о том, какие уроки извлекли местные патриоты из проигранных их страной сражений: «Косово — это Сербия!», «Сербия — до Токио!». Общественное сознание, зараженное национализмом, меняется медленно, если вообще меняется.

Сербия, очевидно, до сих пор не залечила тройственную травму, выпавшую на жизнь одного поколения, но аукающуюся и детям, и внукам: распад Югославии, бомбардировки НАТО, потеря Косова. Напоминания об этих бедах стали белградской повседневностью, которую горожане стараются не замечать, но которой, похоже, все еще вынуждены жить. Вот безногий ветеран балканских войн в потертом камуфляже продает в подземном переходе иконки православных защитников и значки с патриотическими надписями, все за грош, но никто не интересуется. Книжные магазины полны монографий с заголовками «Агония Югославии», «Распятое Косово», «Как в XX веке убивали сербский народ», но никто не покупает. Вот плакат с объявлением о митинге в защиту Ратко Младича, но озорники испортили портрет боснийско-сербского генерала черным фломастером. А вот будничные последствия этих травм — неважная жизненная устроенность большинства населения. В Белграде популярны подержанные автомобили, потому что мало у кого есть деньги на новые. В рассрочку здесь можно приобрести не только мебель или кухонную технику, но даже ботинки или турпоездку, потому что многим и такие покупки не по карману. Балканы, это я ощутил и в Белграде, не до конца еще вплыли в XXI век. Где-то сортировка бытового мусора и семейный поход в интерактивный музей уже давно стали обыкновением, а где-то посиделки в прокуренных кафе и дискуссии о всемирном заговоре все еще остаются повседневной медитативной практикой.

Под сербское господство Белград впервые попал в конце XIII века, на короткий срок превратившись тогда в столицу князя Драгутина. Вторым, и последним, средневековым сербским владетелем, обустроившим в этой крепости свой княжеский двор, стал деспот Стефан, сын косовского героя-мученика Лазаря, управлявший Белградом до 1427 года, тоже в качестве вассала Венгерского королевства. Венграм город был известен как Нандорфехервар, и он долго оставался самым южным мадьярским оплотом. Окончательно отбившие Белград у христиан в 1521-м османы переназвали его на арабский манер Дар-аль-Джихад («крепость войны за истинную веру»). Православные славяне селились на селе, в посадах у стен твердыни Аллаха на протяжении трех с половиной столетий обустраивались греческие, еврейские, латинские купцы. Дар-аль-Джихад был типичным восточным городом с мечетями и минаретами, мало чем отличаясь от Эдирне или Босна-Сарая. Эти отличия стали разительными только во второй половине ХIX столетия, когда вслед за османским гарнизоном Белград покинули практически все мусульмане. Исламские постройки перепрофилировали или превратили в руины, смену вех пережили в Белграде только Знаменная мечеть да некоторые памятники внутри периметра крепостных стен. В последний раз эта мечеть Байракли горела в 2004 году — так сербские православные активисты выразили отношение к очередному всплеску насилия в Косове, — и я видел, как ее потом восстанавливали.

«Белградчане отличаются от остальных европейцев тем, что прадеды не оставили им домов, в которых можно было бы жить, а деды не оставили библиотек, книги из которых можно было бы читать», — написал о своем городе один из его современных летописцев. Самому древнему в Белграде гражданскому сооружению, невысокому зданию габсбургской постройки на улице Царя Душана, не исполнилось еще и 300 лет. Столица Сербии вечно молода в том плане, что новые здания здесь сооружают не рядом со старыми, но скорее на месте старых. Первыми Белград пытались — в современном смысле этого понятия — европеизировать австрийцы, оккупировавшие город в 1717–1739 годах, предварительный эскиз плана урбанизации (точнее, приведения центра хотя бы в относительный порядок) местный профессор Эмилиян Йосимович составил в 1867-м. Архитектурный ансамбль городского центра в главном сложился в югославское королевское время: Дядя Петя и Александр Объединитель приводили свою столицу в порядок, добавляя ей бульваров, блеска, дворцов, нарядности. Этим же, с новыми силами и с новой идеологией, деятельно занимался Иосип Броз, добар скроз («всем хорош»).

Открытка Первого Сокольского слета 1922 года в Любляне. Использованы мотивы работы сербского художника-фольклориста Драгутина Инкиостри Меденяка «Белый орел». Эта хищная птица, символ сербской и югославянской монархической государственности, попирает знаки австро-венгерской императорской и королевской власти

В Белграде, вот по этим причинам, весьма своеобразное ощущение исторической укорененности. Оно не римско-афинское, конечно, и даже не московско-питерское, то есть нет такого чувства, что шагаешь по святым камням, но вовсе и не американское, которое, по мнению многих европейцев, благополучно обходится вообще без «подложки» из прошлого. Белград хорош не мертвыми камнями, а другим: это подвижный, бессонный, умело свингующий город, в этом отношении он составляет удачную пару, скажем, Милану, на который, как кажется, сербская столица держит культурно-технологическое равнение.

Белград заложен и построен не у моря, но все равно у подвижной водной границы, поэтому его жителям, как я заметил, претят чопорность и отсутствие вольности. Любая изоляция, хоть военная, хоть политическая, хоть финансовая, душит этот город, изоляция Белграду противопоказана и для Белграда противоестественна. Отчасти поэтому автаркичная по сути своей политика Милошевича и вызывала такое сильное общественное сопротивление. Не случайно главным лозунгом студенческих демонстраций в годы международной блокады малой Югославии, вызванной все теми же злосчастными военными конфликтами, была кричалка Београд jе свиет! («Белград — это мир!», в старорусском значении мipъ — «вселенная», «открытое общество»). То есть требовали в первую очередь не власти для оппозиции, не социальных гарантий для родителей, даже не качественного образования для себя: добивались соотнесения жизненных возможностей, темпа развития страны с передовым европейским графиком.