Почему-то всем казалось, что мебели очень много и она никакне поместится на двух платформах. Но на поверку вышло, что на второй платформедаже еще осталось много свободного места. Обстановка, которая всегда казаласьПете дорогой и нарядной, – в особенности гостиная, обитая золотистым шелком, –когда ее вынесли из квартиры, поставили вверх ногами на платформе и обвязалигрубыми канатами, вдруг потеряла свой богатый вид.

При ярком солнечном свете сразу стали видны все ее дефекты,поломки и потертости. Особенно жалкий вид имел умывальник со сломанной педальюи трещиной поперек мраморной доски. Бронзовая столовая лампа со снятым абажуромтакже потеряла всю свою красоту, а главная ее красота – шар с дробью, брошенныйвместе со своими цепями на дно платформы отдельно от лампы, и вовсе казалсяникому не нужным, каким-то глупым, старомодным.

Но больше всего был поражен Петя видом книжного шкафа,называвшегося в семье Бачей «библиотека Василия Петровича». Теперь, когда онбыл без книг и лежал на боку, Петя с неприятным удивлением заметил, что онничтожно мал, почти как игрушечный, а все книги – вместе со знаменитымэнциклопедическим словарем Брокгауза и Ефрона, «Историей ГосударстваРоссийского» Карамзина, Пушкиным, Лермонтовым, Толстым, Гоголем, Тургеневым,Достоевским, Некрасовым, Шеллером-Михайловым и Помяловским – представляли собойкакой-нибудь десяток стопок, крепко перевязанных шпагатом. В общем, это ужебыла не обстановка, а просто подержанная мебель, домашние вещи.

Петя сел на козлы первой платформы рядом с возчиком –показывать дорогу. На второй, держа в руках зеркало, в котором косо, как-тообморочно отражалась улица, поехала кухарка Дуня с распухшим от слез носом.

Тетя, стоя рядом с Павликом возле распахнутых ворот,крестилась и зачем-то махала платочком. По дороге Петя все время боялся, чтоего могут увидеть знакомые гимназисты. Ему было неловко в этом признатьсясамому себе, но он стыдился обстановки и того, что им приходится перебиратьсяна Ближние Мельницы, где, как известно, живут только «бедные». Ему нелегко былопривыкать к мысли, что теперь они тоже стали бедными.

Терентия и Гаврика не было дома. Подводы встретили мать идочь Черноиваненки. Мотя суетилась больше всех и провожала каждую вещь, которуюпереносили через палисадник в сарайчик, уже давно приготовленный для мебели.

– Ой, Петечка, смотрите какие у вас красивые стулья! –говорила она с искренним восхищением, трогая шелковую обивку кресел, внекоторых местах протертую до белых ниток.

Появился Женька с ватагой местных мальчишек. Они тотчасатаковали платформу, становились босыми ногами на спицы колес, трогали рукамибронзовый шар от лампы, крутили кран умывальника, а Женька даже влез на козлы,схватил вожжи и, сделав отчаянное лицо, крикнул на лошадей:

– Тпррр, проклятущие!

Но сейчас же получил по шее, и вся ватага бросиласьврассыпную по немощеной улице, поднимая первую мартовскую пыль.

Когда мебель была водворена в сарайчик и платформы уехали,кухарка Дуня взвалила на плечи узел со своими вещами и иконами и отправиласьпешком прямо через степь на хуторок, до которого отсюда было не так далеко.

– Ну вот, вы теперь поживете у нас на Ближних Мельницах! –сказала весело Мотя и, заметив грустное выражение Петиного лица, прибавила: – Ачто? Может быть, вам здесь не нравится? Так ничего подобного. Здесь очень,очень хорошо. Сейчас уже за выгоном в степи появились подснежники, а скоро вбалках вырастут и фиалочки. Можно будет иногда ходить собирать букеты. Скажете– нет?

Скоро пришел из типографии Гаврик и украдкой показал Петеновый мешочек со шрифтом.

– Уже шестнадцатый, – сказал он, подмигивая.

– Смотри, когда-нибудь поймаешься, – сказал Петя.

– Ну что ж, такое дело, – вздохнул Гаврик. – Ничего неподелаешь.

Но тут же резко переменил тон и бесшабашным голосом запелозорную песенку одесских окраин: «Как поймали-налатали – зец, зец, зец!»

Хотя слова этой песенки на первый взгляд и могли показатьсядовольно бессмысленными, но Петя всегда чувствовал в ней какое-то скрытоезначение, какой-то отчаянный, боевой вызов.

Потом они устраивали в сарайчике, среди аккуратно сложенноймебели, уголок для Пети – постель, стол с лампой, полочку для книг. Так как всарайчике оказалось довольно много свободного места, то Гаврик перетащил сюдатакже и свою койку, чтобы жить вместе с Петей.

Пришел с работы Терентий. Он молча поздоровался с Петей,по-хозяйски заглянул в сарайчик; неодобрительно ворча, по-своему, болееэкономно, переставил мебель, подложил под книжный шкаф кирпич, чтобы он нешатался, после чего в сарайчике оказалось еще больше свободного места.

– Только вы здесь живите, братцы, аккуратно. Чтоб у меня безбаловства! А то знаю я вас: курить начнете, друг другу будете мешать учитьуроки… Вам теперь, – сказал он, обращаясь к Пете, – придется сильно нажимать, ато они вас порежут на экзаменах. Они вашему батьке не простят Ближенского.Имейте в виду: это все одна шайка. Вот попомните мое слово! Ну да ладно…

Он снял через голову кожаную сумку с инструментом, скинул замасленнуюкуртку и подошел к лоханке, которая стояла на табурете у забора. Мотя подалаему кусочек стирального казанского мыла с синими жилками и, став на скамеечку,стала поливать из кувшина на его большие черные руки.

Он мылился, фыркал, подставлял лицо и шею – отмывался отжелезной грязи и копоти. Он мылся очень долго, до тех пор, пока не стал свежими розовым, как поросенок. Затем снял с Мотиного плеча вышитое деревенскоеполотенце и так же долго, с видимым удовольствием вытирался.

А в это время Петя с тревогой размышлял над значением егопоследних слов, в справедливости которых не сомневался, так как уже давно самчувствовал нечто весьма холодное, недоброе в выражении лиц директора иинспектора всякий раз, когда он проходил мимо них и глубоко кланялся, шаркаяботинками по плиткам гимназического коридора.

Теперь уже Петю не удивило, что Терентий так хорошоосведомлен обо всех их обстоятельствах и даже знает историю с Ближенским. В егоглазах Терентий уже был не только простым мастером-слесарем железнодорожныхмастерских, хотя и хорошо зарабатывающим, но все же всего лишь рабочим. Петяуже отлично понимал, что в той, другой, скрытой жизни Терентия, котораяназывалась «партийной работой», Терентий был не только важнее и значительнее,например, его отца, Василия Петровича, но гораздо значительнее, важнее идиректора гимназии, и господина Файга, и попечителя учебного округа, и даже,может быть, самого одесского градоначальника Толмачева.