за прошлый год и № 1 - 66 за текущий. Итого 91 узаконение и распоряжение за период от 29-го декабря 1900 г. до 12-го января 1901 г. - как раз на рубеже столетий» [155].

Не позволяя себе «критики начальственных велений», Ленин сводит акты Правительствующего сената в несколько самостоятельных групп - и вот итог:

«Полсотни узаконений и распоряжений, посвященных отдельным торгово-промышленным компаниям и предприятиям; два десятка административных переименований и преобразований; два вновь созданных и три реформированных частных общества; три школы, приготовляющие помещичьих служащих; шесть городовых и два конно-полицейских урядника при заводах. Можно ли сомневаться, что столь богатая и разносторонняя законодательно-административная деятельность гарантирует нашему отечеству быстрый и неуклонный прогресс в XX веке?» [156].

Правовые знания Ленина, его опыт в праве - на линии огня. На баррикадах. Это - оружие революции.

7

- Иногда казалось, что неукротимая энергия его духа брызжет из глаз искрами, и слова, насыщенные ею, блестят в воздухе.

Это - М. Горький о Ленине.

- Он защищал и нападал… Почему-то слова его окрашивались жарким красным цветом…

А это - А. Воронский, и тоже о Ленине.

Воображению, увлеченному магнетической силой ленинской мысли, открывается недоступное и невозможное: цвет звука. Горький и Воронский не только слышат, но и видят живое слово Ленина.

Сказанное по-русски, это слово понятно и тем, кто не знает по-русски.

- На площади, в Париже, - вспоминал Пал Петровски, - где Владимир Ильич выступил с речью перед тысячами французских рабочих и русских эмигрантов, кто-то сказал: «Даже не понимая по-русски, чувствуешь, что этот человек прав».

Ораторский дар Ленина удивителен.

«Если подойти к этому (к манере Ленина говорить публично. - В. Ш.) с точки зрения специфически ораторского искусства, широких парламентских жестов, округленных фраз, красоты стиля, - размышлял С. Лозовский, - то можно сказать, что Ленин не был оратором. Но если отбросить эту парламентарную, адвокатскую мерку, а взять содержание и степень влияния речи на аудиторию, интимную связь между говорящим и слушающим, то Ленин был выдающимся оратором».

Ничего специфически ораторского, ничего специфически адвокатского!

Правда, А. Воронский отмечал в мемуарных заметках, что Ильич «умел убеждать, как адвокат», но это его умение, естественно, не связывалось здесь с привычными в адвокатской среде приемами полемики. Сравнение «как адвокат» могло выражать лишь настоящий артистизм аргументации, отличавший в старые годы ограниченную горстку честных талантов защиты, тот артистизм в работе с фактами, наградой за который стали такие уникальные победы русского полемического оружия, как оправдание Веры Засулич или 33 участников Морозовской стачки.

Как же создавал, как строил Ленин свои судебные защиты?

Повествуя о шушенских годах, Н. Крупская вспоминала:

«Одно время, - рассказывал… Владимир Ильич, - я очень увлекался латынью». - «Латынью?» - удивилась я. - «Да, только мешать стало другим занятиям, бросил». Недавно только, читая «Леф», где разбирался стиль, строение речи Владимира Ильича, указывалось на сходство конструкции фразы у Владимира Ильича с конструкцией фраз римских ораторов - на сходство ораторских приемов, я поняла, почему мог увлекаться Владимир Ильич, изучая латинских писателей»157.

Любопытное сообщение!

Красс, Антоний, братья Гракхи, Гортензий, Цицерон… Чтобы читать их в подлиннике, симбирский гимназист Ульянов занимается латынью. И достигает редкого совершенства. Оказавшись в неожиданной роли «домашнего репетитора» старшей сестры Анны Ильиничны, готовившей латынь за три курса высшей школы, шестнадцатилетний лингвист ведет занятия настолько интересно, живо и содержательно, что «противная латынь» - это слова Анны Ильиничны - становится для нее радостью, творчеством, а на какое-то время и делом жизни. «…Через несколько лет, - вспоминала она позже, - знание основ латыни облегчило мне изучение итальянского языка, которое дало мне возможность иметь заработок и доставило много удовольствия»153.

Римские вершины для юного Ульянова - это прежде всего Цицерон. Именно Цицерона - его трактат «О старости» - переводит он на родной язык с Анной Ильиничной, именно Цицерона - речи в суде и на форуме - с особенным увлечением читает он в гимназические годы.

«Как сейчас помню Ульянова, - рассказывает современник Ленина, учившийся с ним в одном классе. - Он отличался феноменальной памятью и скорей нас всех запоминал латинские тексты. Стоя посреди класса, он декламировал по-латыни речь Цицерона, обращенную против Каталины:

- До каких пор, Каталина, будешь ты злоупотреблять нашим терпением?

Класс замер, прислушиваясь к знакомым словам, в которые Ульянов сумел вдохнуть новую жизнь… Латинист, сидя на кафедре, слушал, прикрыв глаза рукой. Он не шевелился, а когда Ульянов кончил, он молча подошел к нему и обнял:

- Спасибо тебе, мальчик, - сказал он ласково…»159.

«Час назад в аудитории коллоквиумов отгремели дебаты по статье Эйхенбаума в «Лефе»…

Страничка из моего студенческого дневника, тесно уставленная красными фуксиновыми буквами, помечена 22 января 1927 года. О, это был жаркий спор. Острословы в тот день с особенной лихостью щеголяли каламбурами и парадоксами, много цитировали по-латыни. Профессор Мане, попыхивая с кафедры сигарой - на диспутах студентов он позволял себе такую вольность, - удовлетворенно щурился на спорщиков, а заключая, начал с похвалы:

- Приятно отметить, мы подняли хороший пласт. Спасибо, друзья!…

Профессор улыбнулся.

- Но… но ничего еще не взрастили. Этого не сделал и «Леф». К настоящему разговору об языке Ильича никто пока не готов. Что же касается его искусства живой речи, его выступлений в суде, то здесь, при всей бедности материала, можно сказать одно: легкомысленно выводить этот опыт из опыта Цицерона, только из опыта Цицерона или даже, прежде всего, из этого опыта. Влияние, что испытал на себе симбирский гимназист, лишь в слабой степени отразилось на языке, ораторской манере Ильича. Тут любопытно другое: чего не захотел взять Ленин у Цицерона, от чего отказался, в чем превзошел его. Я спрашиваю вас, какую речь римского кумира вы поставили бы в образец?

- За Росция!

- Против Катилины!

- За Клеупция!

Профессор выставил ладонь, как бы подпирая катящийся на него поток восклицаний.

- Спокойней, друзья… Шедевры названы, и теперь я хотел бы попросить каждого внимательно перечесть у Цицерона то, что вас особенно греет, пытаясь разглядеть в облюбованной речи сильное и слабое, и тут же, в одной рабочей упряжке, прочесть вот это… - Профессор извлек из портфеля томик с силуэтом Ильича и назвал страницу. - Это речь Ленина за Ленина. В собственную защиту. Вчитайтесь в нее, вдумайтесь, и вы увидите, насколько мощен, ярок, нет, не то, насколько по-ильичевски самобытен дар нашего Ленина в полемике.

Я во второй раз следую совету профессора. Как и сорок лет назад, раскрываю тот же том на той