За десять лет город не вырос, а вот дорога – состарилась. Тут и там наметились щербины расколотых и вывернутых булыжников. Обочины заросли, канавы для воды заилились и протухли. Поля… прежде они были сплошным лоскутным одеялом: возделанные, ухоженные. Там хлеб, а тут хмель, меж ними полоски подсолнуха, капустные гряды… Теперь многие наделы заброшены, сорная трава норовит встать выше хлеба, гуще хмеля. Да и хлеб – васильки делают его пёстрым, но это не украшение, а беда.

А еще – тишина. Прежде дорога летним днем гудела, полнилась топотом ног, грохотом повозок, звоном копыт. Теперь же путники редки, повозки можно пересчитать, не напрягаясь. Вблизи весь шум создает один всадник: Йен нагоняет. Он отстал, выспрашивая у случайного селянина подробности относительно видов на урожай.

– Я оставил денежному потоку глубокое, прочищенное русло. Как же так? Все заболочено и гниет, – Йен начал говорить, еще не добравшись до вершины холма, а договорил, уже останавливая коня и грустно изучая долину. – Да уж. Плохо дело, Вор.

Конь фыркнул и загарцевал. Это его привычка – отвечать ржанием или фырканьем, если друзья зовут по имени. К числу друзей Вор относил Йена, Лисенка и еще Нильса, парнишку семи лет, спасенного из рабства в большем порту.

– Вор, уймись. Лови сухарик.

– Хлыст словил бы, сразу б унялся, – посоветовал Ворон.

Своего мохноногого скакуна цвета безлунной ночи он не бил – но тот и поводов не давал, за что был удостоен прозвища, созвучного с хозяйским. Это честь… и это удобно. У нынешнего Ворона-человека в запасе дюжина имен, подтверждённых надежными бумагами в разных странах и городах. Прямо теперь он предпочёл назваться бароном Ольсером, хорошо известным в здешних краях: у барона богатейшие серебряные рудники, и его поверенные используют эту дорогу постоянно. В городе для барона Ольсера и его людей выкуплен дом. Удобно.

– Я не бью лошадей, – Йен обиделся.

Он умел обижаться так внезапно, отчаянно и искренне, что не верить было каждый раз невозможно. И хотелось извиниться, утешить… Но Ворон промолчал. Он – не Локки-Волк, увы. Только тот умел понять, когда Йен всерьез огорчен, а когда играет. Потому что с ним Йен не играл.

– Рыжий над тобой издевается, – вздохнул Ворон.

– Пусть, ему можно, – не оспорил Йен. Задумался на миг, даже глаза прикрыл… и добавил иным тоном, сухо и серьёзно: – Назовусь маркизом Ин Лэй. Все же милейшая семья. Ума не приложу, как они могли всерьез разрешить мне использовать свои ресурсы и хуже, усыновить Лисенка.

– Он обокрал пять злодеев, – напомнил Ворон, забавляясь. – Вернул знаменитую картину Рейнуа. И знаешь… на мой взгляд все в семье Ин Лэй слегка воры и не слегка – мошенники.

– Много ты понимаешь в художниках и полотнах. Люди крови Ин Лэй не воры, а истинные ценители, – хмыкнул Йен, азартно перетягивая повод с рыжим конем. – Вор! Оставлю без сладкого. Фу!

– Он же не собака.

– Он иногда сущая свинья! Вор!

Конь фыркнул и резко вскинулся на дыбы, заметив движение Ворона – рука погладила кнут – и замер статуей. Йен, конечно, знал, что строгость необходима при управлении молодым норовистым конем, но хлыст и шпоры не использовал, из-за чего в последние годы был вынужден стать опытнейшим наездником. Даже Вор, при всем его дурашливом коварстве, ни разу не сбрасывал Йена.

– Долго мы возвращались, – буркнул Ворон.

– Если честно, я думал, еще года три уйдет на подготовку, но просчитался. Управлять событиями издали сложно, – Йен слепо уставился на обгорелый остов северных башен дальнего замка Гайорт. Его скакун, опасливо косясь на Ворона, отодвинулся с дороги. Копыта зачавкали по болотистой канаве. Вор провалился в ил, охотно испугался, рванулся из ловушки… Йен очнулся, подобрал повод. – Вор, уймись. Я спас тебя из лап злодеев, которые продавали тебя по пять раз за ярмарочный день и не кормили ни разу.

– Десять лет. Даже я переболел, перестал думать по всякому поводу: а что сделал бы Волк на моем месте? – не унялся Ворон, хотя Йен упрямо менял тему. – Ты, наоборот, укрепил такую привычку. Ты пишешь ему в дневнике. Каждый день.

– Лисенок и туда сунул свой конопатый нос? Грамота ему во вред.

Ворон не отозвался. Тишина болезненно натянулась.

– Прости, – шепнул Йен. – Да, мне и теперь больно. Локки никто не заменит.

– Тем более пора поквитаться! Полегчает.

– Не понимаю смысла слова «поквитаться». – Йен горько усмехнулся, – я не радуюсь мести. Для меня она камень. Но я сознаю, что не смогу идти вперед, пока не уберу этот камень.

– Ты устроен не так, как я. Мне нравится месть.

– А мне страшно, – Йен вздохнул. – Слишком много неучтенных случайностей. Мне бы еще хоть год… И главное – этот Бертран. Его нельзя подготовить, он откажется. И нечестно молча взвалить на его плечи груз.

– Почему нечестно? Его сам Кабан выбрал. Хотя я предпочел бы иного человека. Ты знаешь, кого из трех возможных.

– Нет. Тот изнутри сгнил.

– Тебе виднее.

Йен вспыхнул улыбкой и кивнул. Ворон знал эту особенность золотого человека: беспричинно – если смотреть со стороны и не знать о даре – привечать случайных людей и наоборот, резко отталкивать уважаемых, признанных всеми вокруг.

– Бертран окончательно обнищал, честь – штука невыгодная, – пробормотал Ворон, озираясь. – Ага, вижу. Он перебрался во-он туда. Ха! Люди скажут: из грязи в князи.

Кончик хлыста прорисовал скрытый ветвями контур дома-развалюхи, спрятанного за огромной ивой. Это дерево было прародителем здешнего рода ив. Младшие вежливо клонили головы к воде, а оно гордо раскинулось изумрудно-серебряной кроной о десяти стволах.

Йен замер, щурясь и отпуская повод из безвольных рук. Он не смог рассмотреть домик, он даже иву толком не видел сейчас, вглядываясь в иное – в человека, живущего здесь, его связи, и даже, наверное, его душу. «Опять улыбается, – отметил Ворон, украдкой наблюдая за Йеном. – Когда нет посторонних, он позволяет себе не прятать дар. Да, он видит мир иначе и радуется как дитя, найдя тех, кто не увяз в золотой паутине»…

– Главное состоится сегодня, я утвердился в решении. Зови всех, приступаем. Дай знак. – Йен договорил и выслал коня вперед.

Ворон привстал на стременах, высоко поднял хлыст и резко опустил: Лисенок следит за всадниками издали и не пропустит знак. А Йен… бросить его одного нельзя. Он бестолковый в житейском плане. Несется, словно в мире нет разбойников, бешеных собак, кротовьих нор… а также сплетен и этикета.