Первым делом я позвонила своему врачу, который совершенно спокойным голосом заявил, что раньше чем часа через четыре к нему приезжать не стоит. На мои протесты он лишь ответил, что если я хочу ехать, то пожалуйста, но тогда роды у меня будет принимать дежурный врач. Услышав мои всхлипывания, он все же в конце меня успокоил, сказав, что раз у меня это первые роды, я все равно раньше чем часов через десять не рожу.

Я положила трубку и разрыдалась. Все мои усилия сохранить самообладание оказались тщетными. Размазывая по лицу слезы и шмыгая носом, я пошла принять душ, надеясь на то, что от теплой воды схватки ослабнут. И действительно, помогло. Монотонный шум льющейся воды действовал умиротворяюще. Постепенно я перестала всхлипывать и сосредоточилась на своих ощущениях. Было больно, но пока терпимо. Раз в пятнадцать-двадцать минут мое тело скручивало. От осознания того, что через пару часов боль станет совсем невыносимой, я решила, что лучше мне все-таки в этот момент быть в роддоме.

Выбравшись из душа, я вызвала «скорую» и стала ждать. Скоро за мной приедут. Волнение волнами накатывало и отступало, но истерики больше не было. Уже когда снизу позвонил врач, я ринулась к телефону:

— Милочка, извини, что разбудила, — протараторила я в трубку.

— Что, началось? — сонно спросила подруга.

— Да-да, — скорчившись от очередной схватки, выдавила я. — Ты можешь приехать ко мне в роддом? Мне одной страшно.

— Конечно, — сразу же согласилась Мила. — Куда ехать?

Как я ни старалась стойко сносить предродовые муки, силы мои были на исходе, и анестезиолог сделал эпидуральное обезболивание. Уже через двадцать минут мне полегчало, я почти смогла расслабиться и даже поговорить с Милой, которая все это время не отходила от меня ни на шаг.

Мила была единственным человеком, которому я позвонила перед тем, как поехать в роддом. Почему именно она? Наверное, потому что она совсем недавно сама стала мамой и лучше, чем кто-либо другой, понимала меня в этот момент. К тому же больше звать было особо некого. Мама бы жутко нервничала, чем раздражала бы меня. Неуместной посчитала я и чрезмерную активность Нонки. Мне хотелось, чтобы рядом со мной находился спокойный, уравновешенный человек, каким и была моя подруга Людмила.

Ровно через десять часов после начала схваток, как и предсказал врач, родилась моя девочка. Она яростно закричала, чем вызвала мою улыбку. В ту же секунду, как я взяла ее на руки, во мне проснулось сумасшедшее, непередаваемое, ни с чем не сравнимое чувство любви и нежности. Я прижала ее к себе, прикрыла от счастья глаза и стала нежно поглаживать малюсенькие пальчики. Все сомнения в том, что я не смогу полюбить своего ребенка, моментально развеялись. Разве можно не любить это крошечное чудо? Разве можно сомневаться, что быть матерью — самое большое счастье?

Дверь в палате хлопнула, и от неожиданности я открыла глаза. Рядом со мной стоял Антон. Он смотрел не на меня, а — сквозь меня — на нашу дочь. В его глазах застыли слезы, а на лице было написано безмерное счастье.

— Можно я возьму ее на руки? — осторожно спросил он.

Я кивнула в знак согласия и протянула ему крохотный сверточек.

Сказать, что я была поражена появлением Антона, значит, не сказать ничего. Я была потрясена, ошарашена, и у меня в голове крутилась сотня вопросов. Даже в своем полуобморочном состоянии я не могла избавиться от любопытства.

— Как ты узнал?

Антон взглянул на меня и ничего не ответил. Я увидела краем глаза, что Мила, смутившись, опустила глаза и медленно, прижавшись к стене, начала пятиться к двери.

— Это ты ему сказала? — не дала я ей спокойно уйти.

— Я, — призналась подруга, ожидая шквала агрессии в свой адрес.

Но во мне не было больше ненависти. Вся злоба исчезла в тот миг, когда родилась моя дочка. Ее рождение компенсировало все то плохое, что случилось со мной за последнее время. В этот миг я просто физически не могла ощущать злость или ярость.

Антон продолжал рассматривать малышку и что-то ворковать ей на ушко.

Мне хотелось бы вечно смотреть на эту идиллическую картину, но оставался еще один вопрос, который я не могла не задать:

— Как ты здесь оказался? Тебя же не пускают в Россию?

— Для меня нет ничего невозможного, если я хочу чего-то… Неужели ты думаешь, я пропустил бы рождение своей дочери?

Он прижал малышку к себе и с умилением всматривался в крошечное личико. Малышка зевнула и громко чихнула прямо в лицо Антону. Он рассмеялся и тихо произнес:

— Вот и познакомились, доченька.

Я поняла, что даже если нам с Антоном не суждено быть вместе, это вовсе не значит, что моей дочери при живом отце не суждено знать его и чувствовать его любовь. Я не имела права отбирать у нее того, кто дарован богом.