— Он причинил тебе боль?

Я широко открыла глаза, молясь, чтобы они не выглядели слишком влажными.

— Я причинила ему боль.

«Он» был одновременно и Каджикой, и Эйсом. В конце концов, по-разному я причинила бы боль обоим.

Вместо того чтобы отпустить меня, папа притянул меня к себе и погладил по спине. Я улыбнулась ему в грудь, наполняясь его сладким теплом и ровным сердцебиением. Я только что призналась, что причинила кому-то боль, и всё же он продолжал любить меня.

Может быть, то, чего я боялась, что Лили имела в виду, было скрытым благословением. Я не хотела, чтобы фейри закрывали порталы и держались подальше, но если это сохраняло безопасность людей, сохраняло безопасность моего отца, тогда, возможно…

Я вздрогнула.

Я не смогла закончить свою мысль.

Мне следовало получше спрятать книгу. Сжечь её. Похоронить её.

Может быть, это были просто схемы захоронения, попыталась я успокоить себя. Узнаю ли я когда-нибудь об этом? Или этот секрет останется запертым в Неверре вместе с людьми, о которых я начала заботиться… с человеком, о котором я начала заботиться.

Я пыталась дозвониться Эйсу после того, как рассталась с папой на ночь.

Он не ответил. Я прижалась лицом к подушке. Он держал её так недолго, но она пахла им, и его запах успокоил мои взвинченные нервы. Успокоил их так сильно, что я погрузилась в глубокий сон без сновидений. Когда я проснулась, розовый утренний свет просачивался сквозь занавески, падал на мои смятые простыни, на мои голые ноги и мятую футболку. Я стянула её вниз, перевернулась на живот и попыталась снова заснуть, но я совершенно проснулась.

Я встала с кровати и отправилась под горячий душ, затем натянула свободную серую футболку с черепом и костями и пару узких чёрных джинсов. Я расчесала все узлы в волосах и заплела их, но коса навела меня на мысль о Гвенельде, поэтому я позволила своим волосам расплестись. Я нанесла консилер на круги под глазами, прежде чем спуститься вниз.

Я совсем забыла об ужине прошлой ночью. Мой желудок ни за что не забыл бы о завтраке.

Я порылась в холодильнике в поисках чего-нибудь съестного и достала буханку деревенского хлеба, холодное масло и джем. Я поджарила хлеб, затем намазала его маслом и намазала сверху джемом. Я ела стоя, скользя взглядом по столешнице. Когда я увидела бутылку уксуса, я подумала о том, что сказала мне Лили. Я сделала ещё два тоста с маслом и джемом, выжала лимон в тёплую воду и положила всё на блюдо, которое принесла наверх.

— Доброе утро, — тихо сказала я, открывая дверь папиной спальни плечом.

Он зевнул и потянулся.

— Мне приснился очень странный сон.

В последнем странном сне, который ему приснился, была женщина, похожая и на маму, и на Гвенельду, которая подталкивала меня на качелях к парню, похожему и на Блейка, и на Каджику. Это было жутко тревожно.

— Не уверена, что хочу это слышать, — сказала я.

После того, как папа сел, я поставила блюдо ему на колени и пошла открывать шторы.

— Что за способ проснуться. Я не завтракал в постели с тех пор… с тех пор, как умерла твоя мама, — он задумчиво улыбнулся. — Мне начинает казаться, что это было очень давно.

Он уставился на тост, который я разрезала на аккуратные треугольники.

— Кстати, о твоей маме, я хотел тебе кое-что подарить, — он полез в тумбочку и вытащил маленькую бархатную коробочку. — Её обручальное кольцо.

Он протянул его мне.

Я взяла у него коробочку и открыла её. В тишине я уставилась на плетёное кольцо из жёлтого золота, украшенное крошечными мерцающими рубинами.

— Я думала, ты похоронил её вместе с ним.

— Нет, — он улыбнулся. — Она бы никогда не простила меня, если бы я не сохранил это для тебя.

Я примерила его. Оно подходило на средний палец моей правой руки, так что я оставила его там. Я поднесла его к свету, льющемуся из окна. Рубины мерцали, как капли крови.

— Нова была в моём сне. И ты тоже была там.

Я подошла и села на кровать рядом с отцом, поджав под себя ноги. Я догадывалась, что услышу об этом сне, хочу я того или нет.

— Вы были в этой огромной пещере, которая казалась вырезанной из металла и алмазов. Клянусь, всё сверкало. Даже пол мерцал. В любом случае, твоя мама сидела на троне, одетая в чёрное платье, которое выглядело так, словно было соткано из тьмы и блеска — как та чёрная пачка, которую ты носила каждый день во втором классе. Помнишь эту штуку?

— Да, — когда однажды мама настояла на том, чтобы постирать её, я закатила потрясающую истерику.

— Ты стояла перед ней. В гроте.

— Грот? — снился ли ему харени?

— Да. И вокруг тебя была тонна клубящегося дыма. И ты была зла и напугана. Это было действительно странно, Кэт. Я имею в виду, я несколько раз видел, как ты злилась на свою маму, но я никогда не видел, чтобы ты её боялась. В моём сне ты окаменела.

— А где ты был во всём этом?

— Меня там не было. По крайней мере, я не видел себя там. Ты обычно видишь себя во сне? Или ты видишь своими глазами?

Его вопрос поставил меня в тупик.

— Я понятия не имею.

— Странно, да? — папа запустил руки в свои растрёпанные светлые волосы, затем взял один из тостов и прожевал его.

Я заметила мамин словарь снов на встроенной полке над изголовьем кровати, которую она называла своей книжной святыней. На этой полке стояли только её любимые книги. Потёртый корешок словаря был зажат между всеми любимыми экземплярами «Бессмертных» и «Большой маленькой лжи». Со стороны папы была пара триллеров Балдаччи и коллекция научно-популярных книг в твёрдом переплёте, которые я сомневалась, что он когда-либо читал, так как на суперобложках не было признаков износа.

Поверх них был прислонён один из семейных фотоальбомов.

— Это там ты нашёл свидетельство о рождении Чатвы? — я указала на него.

Папа обернулся, чуть не опрокинув кружку с горячей лимонной водой. Он выровнял её как раз вовремя.

— Да. Я собирался показать тебе кое-что, что нашёл внутри, — взволнованно сказал он. — Зацени это, — свободной рукой он схватил альбом и положил его на одеяло между нами. Он открыл его на последней странице, на сложенном листе пергамента. — Я думаю, что твоя мама засунула его туда недавно, потому что я не помню, чтобы когда-либо видел его. Может быть, Холли дала это