– Это настоящий шедевр картографического искусства, – заверил его госпитальер.

– Что касается остальных церквей Вилля, я начну…

Матиас, не дослушав, указал на западный край карты.

– Лувр? – спросил он и переместил палец к востоку от моста Нотр-Дам. – Гревская площадь и Отель-де-Виль?

– Правильно. Очень хорошо. Мы находимся примерно здесь. – Священник поставил отметку на карте.

– А левый берег?

– Лично я его избегаю. Там везде коллежи и толпы отчаянных студентов. Вот здесь Нельская башня. И шесть ворот. – Отец Филипп снова принялся рисовать. – Виселицы на площади Мобер. Ах да, и аббатства! С внешней стороны стен у нас Сен-Жермен-де-Пре, а внутри Клюни, Сен-Женевьев, августинцы, бернардинцы…

– Прошу прощения, святой отец. – Иоаннит взял карту, пока она не стала перегруженной. – Я у вас в долгу. – Он подул на лист, чтобы чернила быстрее высохли. – Расскажите мне о Симоне д’Обре.

Ла Фосс так искусно скрывал свою растерянность, что Тангейзер засомневался, не померещилась ли она ему. Священник указал на разбросанные по столу листы.

– Семья д’Обре протестантская. Покойный муж Симоны был фанатиком, но сама она посвятила себя семье и торговле. – Отец Филипп пожал плечами. – Она в списке.

– В списке протестантов.

– Лейтенант из городского Совета поднял меня с постели и заставил проверить список. Они взяли фамилии из налоговых ведомостей, и поэтому список был неполный. Я знаю все дома в приходе, даже те, где живут не католики. Совет сейчас в панике. Это правда, что армия гугенотов уже у ворот города?

– Нет. Колиньи и его капитаны мертвы.

– Слава Богу.

– Зачем Совету такой список?

– Городом управляют богатые и влиятельные люди, Les Bonnes Messieurs, среди которых много протестантов. Браки, родственные связи, переход в другую веру. Ересь теперь даже не считается преступлением. Деньги важнее любви Господа…

– Зачем Совету список?

– Как мне сказали, для их защиты.

– Гугенотов?

– Парижане устали. Голод, высокие цены, болезни. Налоги на войны, которые объявляют, но не выигрывают. Налоги на подкуп немецких наемников, чтобы они ушли, – тех самых, которых наняли протестанты, чтобы нас убить. Налоги, чтобы платить нашим иностранным наемникам и строить величественные здания, на завершение которых у города нет денег. Разве не гугеноты нарушили мир? Дважды! Почему они так ненавидят древнюю веру? Почему король попустительствует нашим врагам? Кто верит в королевскую свадьбу? Уж точно не жених с невестой. И теперь они хотят, чтобы мы воевали с испанцами? Парижане желают избавиться от этих проблем, а это значит, избавиться от протестантов. Вот и все. Но некоторые группы – их называют братствами – нисколько не устали. Ненависть к гугенотам составляет смысл их жизни.

– И кто обеспечит эту защиту?

– Не знаю. Сомневаюсь, что Шатле. Может, королевская стража?

– Кто охраняет город? Кто отвечает за порядок?

– Дюжина чиновников даст дюжину разных ответов, и никто из них не поклянется, что его ответ правильный. Но я попробую. Власть в городе делят – и соперничают за нее – король и городской Совет. Сержанты – это около двух сотен коннетаблей и приставов, подчиняющихся двум сидящим в Шатле лейтенантам, занимающимся гражданскими и уголовными делами, а также своим непосредственным начальникам – комиссарам и следователям. Расследования они ведут в основном при помощи дыбы, а все их силы направлены на сбор налогов и податей, из которых им платится жалованье. Однако – можете мне поверить – в их обязанности не входит борьба с уличной преступностью. За это отвечает лейтенант стражи, который патрулирует улицы со своими двадцатью лучниками.

– Просто рай для преступников!

– Количество и порочность которых вы даже представить не можете.

– Мне не нужно ничего представлять. Я видел их работу.

– Конечно. Прошу прощения. Но что мы можем сделать? Еще раз повысить налоги?

– Меньшее из двух зол, очевидно.

– Мудрые слова, шевалье. На церковь ни у кого не остается даже су. Но продолжим. У Парижа есть военный комендант, отвечающий за охрану городских стен. Королевская стража – это еще один отряд из тридцати человек, патрулирующий улицы ночью, если их удается вытащить из таверн. Все эти власти – гражданские, уголовные и военные, а также иные, названия и дела которых мне не известны, – соперничают друг с другом по части полномочий, обязанностей и юрисдикции.

– То есть всегда есть на кого переложить вину.

Ла Фосс нахмурился, словно такая мысль никогда не приходила ему в голову.

– Конечно, – кивнул он мрачно. – Конечно…

– А кто эти клоуны, которые шляются по улицам с барабанами и знаменами?

– Городская милиция, bourgeois guet. В каждом отряде сто человек из одного из шестнадцати округов Парижа. Во время последней войны их капитаны объявили себя Воинами Христа, и они были – если можно так выразиться – очень активны во время мятежа в Гастине, где погиб Роже д’Обре. Только король может призвать их. Помимо этого, с точки зрения закона никто не знает, кто ими командует, кто определяет границы их обязанностей и даже какими должны быть эти обязанности. На практике они находятся под влиянием братств, которые объединяют преданных и, если можно так выразиться, воинственных католиков.

Тангейзер вспомнил братства на Сицилии. Солдаты святой инквизиции…

– Значит, милицией командуют фанатики, – уточнил он.

Отец Филипп замялся, не понимая, куда клонит его гость.

– Вчера меня самого назвали фанатиком, – добавил Матиас.

– Скажем так. В большинстве своем население не испытывает особой любви к отцам города, но когда милиция устраивает парад, люди толпами выходят на улицы, приветствуя их.

Тангейзер взял со стола очки. Две выпуклые линзы, оправленные серебром и соединенные полукруглой дужкой. Зрение у него было уже не то, что прежде.

– Можно? – попросил он их хозяина и надел очки. Они оказались слишком тесными для него, и он, не обращая внимания на гримасу священника, немного разогнул дужку. Ему и раньше хотелось попробовать это приспособление, но мешало тщеславие. Теперь же рыцарь был удивлен его эффектом. Мелкие детали карты, расплывавшиеся перед глазами, приобрели четкость. Чернила уже высохли. Госпитальер сложил лист вчетверо, завернул очки в карту и отправил в карман. Потом он подумал, не оставить ли здесь Юсти с Грегуаром, ради их же безопасности. Но инстинкт подсказал ему, что этого делать не стоит. Матиас снова бросил взгляд на портрет кардинала, а потом собрал листки с именами, свернул их в трубку и сунул в сапог.

– Я вернусь, чтобы обо всем окончательно договориться и посмотреть гроб, – сказал он отцу Филиппу и направился к двери.