Король собрал всех в Соборе Света. Несколько послушников и новобранцев бодрствовали даже в такое время, но большая часть жрецов отправилась спать. Он ждал приглашенных в притворе и знаком велел им следовать за собой, по центральному проходу, к алтарю.

– Я хочу еще раз объяснить вам, для чего необходима Встреча, – заговорил Андуин.

Собравшиеся нахмурились и переглянулись.

– Вашему Величеству, – сказал Генн, – наше мнение на этот счет уже известно.

– Да, – поддержал его Туралион. – При всем уважении к Вашему Величеству, мы понимаем цели и намерения Света совершенно иначе. Я, – после некоторых колебаний продолжал он, – ни в чем не виню Ваше Величество. Не в первый раз ревностный поборник Света понимает его неверно. Взять хоть меня. Я вовсе не претендую на безупречность или на истинное понимание. Такое недоступно никому.

– Но оба вы чувствуете, что этого делать не стоит? – настойчиво спросил Андуин. – Что встреча Отрекшихся с людьми, некогда знавшими их, пользы не принесет?

– Мы высказали это ясно и недвусмысленно, Ваше Величество, – напомнил Туралион. – И если Вашему Величеству было угодно собрать нас здесь в такой час только затем, чтобы возобновить этот спор с вами…

– Нет, – поправил его Андуин. – Не со мной.

– Со мной, – раздался звучный, теплый, странно гулкий голос позади.

Все обернулись.

На синих ступенях, ведущих к алтарю, стоял архиепископ Алонсий Фаол.

Он был облачен в митру и одеяния, подчеркивавшие его положение при жизни. Об этом Андуин позаботился особо – ведь людям легче узнать архиепископское облачение, чем то, что осталось от самого человека.

Седогрив с Туралионом были ошеломлены. Андуин ждал, не говоря ни слова. Разговор должен был состояться между Фаолом и его лучшими, старейшими друзьями без вмешательства посторонних. Ему самому оставалось только безмолвно молиться о том, чтобы каждый из них вспомнил об этой дружбе и смог разглядеть истину.

– Прекрасно знаю, что выгляжу вовсе не таким, каким вы меня помните, – продолжал Фаол. – Но голос, думаю, узнаете. Да и лицо мое осталось почти нетронутым. Нет только густой белой бороды, к которой я был так привязан.

Туралион замер, точно превратился в статую из тех, что стоят на въезде в Штормград. Единственным свидетельством тому, что это не так, была его быстро вздымавшаяся и опадавшая грудь. Лицо его исказилось от ненависти, однако он не шевельнулся и не издал ни звука.

Если реакция Туралиона оказалась холодной, то Генн вспыхнул огнем. Яростно оскалившись, он повернулся к Андуину, и юный король в который раз убедился, как он силен – пусть даже не в облике воргена. Чтобы убить, ему не требовалось ни когтей, ни зубов, ни даже меча. И в эту минуту он выглядел так, точно вот-вот разорвет Андуина на части голыми руками.

– Ты зашел слишком далеко, Андуин Ринн! – прорычал Седогрив. – Как ты посмел привести это создание в Собор Света?! Мало королевству твоих извращенных идеалистических стремлений к миру, так еще и это?! – Голос Генна задрожал. – Алонсий Фаол был моим другом. И другом Туралиона. Мы оба смирились с его смертью. Он был похоронен в Фаоловой Могиле в Тирисфальских лесах. Зачем ты подверг нас такому?

Но Андуин не дрогнул. Этого он и ожидал. Не получив ответа, Седогрив повернулся к первопричине своего гнева.

– Ты чем-то околдовал мальчишку, подлец?! – заревел он. – Я знаю, кое-кому из жрецов такое по силам! Освободи Андуина, ступай отсюда прочь, и я не стану рвать твой сгнивший труп в клочья! Ты предпочел честной смерти… существование ходячим мертвецом. Тварью из ночного кошмара. А еще ты не можешь не знать, что случилось со мной. С моим народом. Какое горе причинили мне ваши, как отвратительно мне то, во что ты превратился. Будь у тебя хоть капля достоинства, хоть капля уважения к тем, кого ты некогда называл друзьями, ты бросился бы в огонь в первый же из ваших Тыквовинов и избавил нас от такого!

Андуин закрыл глаза. Казалось, яд, изливаемый Седогривом на человека, которого он так любил при жизни, разъедает изнутри его самого. Да, он знал, что будет нелегко, но вовсе не ожидал от разгневанного Генна такой злобы.

Однако сам Фаол, ничуть не удивленный подобной реакцией, смотрел на Генна с печалью.

– Ты стоишь в нескольких шагах от старого друга и бьешь меня словами, нацеленными на то, чтоб ранить побольнее, – сказал он. – И я понимаю, отчего.

– Оттого, что ты – чудовище! Оттого, что твой народ – мерзкие выродки, и в мире им не место!

Фаол покачал головой. Голос его звучал по-прежнему спокойно, разве что с легкой примесью скорби:

– Нет, мой старый друг. Все это оттого, что ты боишься.

Андуин изумленно заморгал. Генн Седогрив был кем угодно, только не трусом. Вмешиваться Андуину не хотелось, но если Фаолу будет угрожать опасность, он был к этому готов. Хотя архиепископ, вероятнее всего, даже в таком состоянии был жрецом куда более сильным, чем ему, Андуину, когда-либо доведется стать.

Седогрив замер на месте.

– Я убивал и за меньшие оскорбления, – негромко прорычал он.

– Знаю, – продолжал Фаол, прижав иссохшую ладонь к костлявой груди. – Однако ж повторю: ты боишься. О, нет, конечно же, не меня лично. Уверен, ты не сомневаешься, что сможешь разделаться со мной в мгновение ока. Возможно, в этом ты и прав, но выяснять я бы не советовал. – Он скорбно покачал головой. – Нет, Генн Седогрив. Ты боишься другого. Ты уверен, будто, если здесь, рядом со мной, признаешь, что Отрекшиеся – не чудища, которым нет прощения, если проявишь хоть толику понимания, доброты, сострадания, дружеских чувств, это будет означать, что гибель твоего сына была напрасной.

Человеческий вопль боли и ярости перерос в волчий вой. Спина гилнеасского короля выгнулась дугой, тело задрожало, скорчилось, окуталось таинственной дымкой, серой, как волчья шерсть. Сделавшись мускулистее, выше ростом, он по-волчьи присел, подобрался, приготовился прыгнуть на Фаола, но Туралион схватил воргена за плечо и покачал головой.

– Кровопролитию здесь не место, – сказал он.

– У этой твари даже нет крови! – хрипло, отрывисто прорычал Генн. – Он склеен, связан воедино гноем и магией, точно марионетка!

– Я понимаю, что такое утрата, – продолжал архиепископ. Андуин молчал, пораженный его спокойствием. – И неплохо знаю тебя. Ты не желаешь расставаться с этой болью. Она тебе неплохо помогает. Она дает тебе способность драться с необузданной яростью. Вот только оружие это – обоюдоострое. И в эту минуту оно преграждает тебе путь к пониманию, которое могло бы изменить твой мир.

– Я не могу изменить свой мир! – прерывающимся голосом крикнул Генн. Его слова еще полыхали яростью, но в их глубине крылась такая боль, что у Андуина защемило сердце. – Я хочу вернуть сына, но эта банши убила его! Она и ее племя – твое племя – едва не уничтожили мой народ!

– Однако вы не уничтожены, – едва ли не безмятежно возразил Фаол. – Многие из вас все так же здоровы. Сильны. Полны жизни. – Впервые с начала ссоры жрец-нежить сделал шаг вперед. – Скажи мне, старый друг. Если бы я пришел не один, если бы привел с собой Лиама, поднятого так же, как и я, и так же оставшегося самим собой, был бы твой ответ тем же?