Идея франко-германской дружбы всегда была в числе тех, которыми я был буквально одержим[69], и тот момент казался весьма подходящим для ее практической реализации. Вопреки предупреждению, сделанному чрезвычайно умным и знающим непременным секретарем министерства иностранных дел фон Бюловом, который стремился охладить мой энтузиазм, я постарался прорваться одним решительным ударом сквозь лабиринт тонкостей дипломатического протокола. Я предложил Эррио, чтобы Франция и Германия подписали консультативный пакт. Мы примем на себя обязательство представлять вопросы нашей европейской политики на предварительное обсуждение французского правительства и будем, в свою очередь, ожидать от него таких же действий. Этот шаг казался мне единственно реальной возможностью восстановить между двумя нашими странами отношения взаимного доверия. Наиболее важным казалось уничтожить опасения, имевшиеся во Франции в отношении Германии. Главный вопрос заключался в том, каким образом можно этого достичь. Было ясно, что если Германия собирается требовать пересмотра тех статей Версальского договора, которые затрагивали ее суверенитет и национальное достоинство, то она обязана в ответ предложить Франции некоторые гарантии безопасности.

Франция и Великобритания враждовали на протяжении столетий. Тем не менее в то время между этими странами существовали отношения полного взаимопонимания и доверия. Одно это могло служить доказательством того, что при желании старинную неприязнь возможно преодолеть. Если Франция согласится возвратить нам права суверенного государства и позволит иметь такие же вооружения, какими обладают прочие страны, то Германия будет готова пойти на исключительные уступки, чтобы убедить Францию в нашем миролюбии. Простейшим путем к достижению такого положения было бы заключение открытого союза, но я понимал, что общественное мнение обеих стран к этому еще не готово. Первым шагом в этом направлении могло бы стать образование организации наподобие объединенного Генерального штаба. Я предложил, чтобы на основе принципа взаимности офицеры французского Генерального штаба получили бы доступ во все отделы нашего Генерального штаба. В таком случае Франция была бы полностью информирована о военной ситуации в Германии. Один подобный шаг сделал бы для успокоения французских опасений больше, чем любое количество политических заверений. Кроме того, я предложил увенчать заключение консультативного пакта одобрением всеми представленными в Лозанне державами резолюции, отменяющей параграф 231 Версальского договора, определявший ответственность Германии за развязывание войны.

20 июня я сказал мистеру Макдональду: «Эта конференция должна внушить французам, что они находятся теперь в большей безопасности, это должно смягчить французское политическое общественное мнение… Я бы хотел раз и навсегда урегулировать франко-германские отношения. Для Европы они являются коренной проблемой. Эррио должен стремиться к тому же самому»[70].

На следующий день я послал мистеру Макдональду письмо, в котором объяснил, что мы не можем принять на себя никаких новых обязательств, подобных ипотеке германской железнодорожной системы. Тем не менее я был согласен сделать следующие конструктивные предложения: Германия принимает участие в финансировании в восстановления Европы; она обязуется, в рамках пятилетнего плана разоружения и несмотря на предоставленные ей равные права, воздержаться от увеличения своих вооружений до разрешенного уровня; она согласна внести свой вклад в ослабление напряженности в Европе путем вступления в консультативный пакт между Францией, Германией, Италией и Великобританией с целью обеспечения французской безопасности.

Несмотря на свои затруднения, связанные с проблемой репараций, Эррио был, по всей видимости, заинтересован сделанными мной предложениями по части улучшения франко-германских отношений. Он просил одного из своих государственных секретарей, месье де Лабуле, оформить мои предложения в виде проекта соглашения. Де Лабуле был многие годы советником французского посольства в Берлине, и я знал его как человека рассудительного и беспристрастного и как способного дипломата. В результате обсуждения с ним многих подробностей вскоре появился проект соглашения в письменной форме. Эррио, кажется, предполагал, что следующим шагом должно стать информирование его британского партнера о наших планах и получение его согласия. На это у меня не было никаких возражений.

В этот момент произошел неожиданный поворот событий. Макдональд был не только удивлен, но даже поражен всем происшедшим между Эррио и мною. Я могу только догадываться о том, в какой форме он выразил свое изумление французскому премьер– министру, но, когда я по приглашению посетил его на следующий день, он кратко информировал меня, что любой подобный франко-германский пакт является совершенно неприемлемым для правительства Великобритании. Он настоятельно просил меня вовсе отбросить эту идею, высказав мнение, что тесное сотрудничество такого рода между Германией и Францией нарушит баланс сил в Европе.

23 июня в дела конференции неожиданно вмешался президент Гувер. Годом раньше его предложение об объявлении моратория на репарационные платежи оказало Германии временную помощь. Теперь он выступил с конкретными предложениями, касавшимися всеобщего разоружения. Италия и Германия оказали этим предложениям свою полнейшую поддержку, но во Франции, за исключением Леона Блюма, их мало кто одобрил, а предполагаемое сокращение военно-морских сил оказалось неприемлемым для Великобритании. В тот же самый день в Лозанне закончились детальные переговоры между французской и британской делегациями. Из того, что нам удалось выяснить, явствовало, что попытки Макдональда склонить французов согласиться с британским планом урегулирования вопроса о репарациях ни к чему не привели. К этому моменту конференция столкнулась с очень серьезными трудностями.

Положение правительства Эррио становилось все более неустойчивым. Его расхождение во мнениях с Великобританией значительно уменьшало вероятность сохранения им власти, а мои радужные надежды на заключение всеобъемлющего соглашения начали тускнеть. Премьер-министр Бельгии месье Гуман и его финансовый советник месье Франки сделали мне предложение выступить в роли посредника, однако, как мне казалось, основа для ведения переговоров была слишком узка. Французские предложения постепенно приняли форму еще одного моратория на выплаты по репарациям сроком на три года, за которым должен был последовать окончательный платеж в размере примерно семи миллиардов золотых марок – точную его величину должен был определить комитет экспертов. Это предложение я, как и прежде, принять не мог, в результате чего Эррио выехал в Париж.