отчего бы со мной этакой сенсацией не поделиться, может ведь и мне захочется. Впрочем, какого-либо намёка на содействие и вспоможение, если и я чего-то такого захочу, Сергей не давал. Поэтому я не мог взять в толк, что это: простая житейская и незатейливая похвальба машиновладельца перед велосипедистом? Так или иначе, мне было всё равно. И мне совершенно претило даже представление о том, что я бы мог оказаться на месте Сергея в этой его машине любви на розовом шоссе. Между прочим, было жалко его жену, такую, в целом, миловидную, душевную и, очевидно, хозяйственную. Также было странно: их дочка, Даша, закончившая среднюю школу и собирающаяся этой осенью отправиться учиться на кого-то из средне-социального класса не то в П…, не то в Б…, учитывая печальную демографическую обстановку, вполне могла знать этих девиц, а стало быть и знать то, что её папа шалит с ними бесстыдно. Но ни одним из этих моих сомнений я с Сергеем не поделился. В конце концов, я был «добрый сосед», какое мне дело до их семейных разборок? Я только дивился: неужели по-другому вообще никак нельзя? Неужели нигде на земле нет преданности, нет любви, а только похоть одна, да это бахвальство радостью удовлетворяемой похоти своей на ушко незадачливому «доброму соседу»?..

Наконец, приехала Алина с красным дипломом и красным сертификатом и отправилась на аудиенцию к Богомоловой. Её оформили терапевтом в стационар на ставку. И мы стали работать в Просцово вдвоём.

И так мы проработали, наверное, целый месяц, пока не грянула беда.

Работать действительно стало хорошо и даже приятно. Алина спокойно вела стационар, к чему после ординатуры в областной больнице ей было не привыкать. Моя же несметная ненавистная писанина теперь сконцентрировалась исключительно в амбулаторных картах, что освободило мне шею и немного приподняло голову.

Интересно также, что с появлением толкового сотрудника ожидаемая от меня просцовским населением айболитовая универсальность перешла на некий более достойный уровень. Например, из Степановского привезли однажды мужичонку, всего трясущегося от боли, страха и похмелья, бледного и скукоженного. Упал с бодуна с сеновала. Алина, опытный травматолог, мгновенно определила у него вывих плечевого сустава, схватила, не долго думая, шприц с новокаином, воткнула куда следует и велела мне ассистировать ей на тракциях. Позже, правда, выяснилось, что у него помимо вывиха ещё и перелом плеча был.

Мужа поварихи Альбины Николаевны, отца Сашки-водилы, разбил инфаркт. А он был надутый, молчаливый, с чрезвычайно скудным словарным запасом, а главное патологически упрямый. Хотя всю жизнь свою он прожил в доме, крыльцо которого выходило на больничный двор, в больницу лечь его заставить было невозможно. И мы с Алиной были вынуждены откапывать его на дому. Что-то там не вязалось с его кардиошоковым давлением и нашим нитроглицерином. Но кажется, разрешилось всё относительно благополучно.

Я передавал Алине сведения об уже знакомых мне пациентах, которых направлял на госпитализацию, и ей тоже было легче. Было приятно приходить после приёма в стационар просто брать вызовы, зная, что истории уже оформлены без меня, и вся эта стационарная кутерьма — под контролем моего напарника.

Сентябрь 1998-го был чудесным месяцем, что касалось работы…

Глава 5. Беда

«Я получил в удел печальные месяцы, и ночи горестные отчислены мне» (Иов 7:3, перевод Макария).

Примерно в начале октября в одну из суббот мы по какому-то поводу пировали у Алининых родителей. И все заметили, что Алина там без конца пила все эти соки, газировки и никак не могла напиться.

В воскресенье мы вернулись в Просцово. Утром в понедельник она сказала, что надо бы проверить сахар. (А как раз в это время Альбину Степановну какая-то нужда оторвала от коровьего вымени и она снова устроилась к нам.) Я сидел на приеме в амбулатории. Погода была слегка дождливая, но ещё тёплая. Народу на приеме было прилично. Вдруг зашла Валя-регистратор со странным, непривычным для её скупого на эмоции лице выражением тревоги:

— Игорь Петрович, вас там жена к телефону.

Я нахмурился. Что-то, чувствовалось, было не так. Алина звонила из ординаторской. Она плакала и говорила сдавленно и прерывисто:

— Игорь, у меня сахар 12.

— Что, сколько? — я не расслышал.

— Двенадцать, — еле выговорила она.

Я онемел. В голове взорвалась бомба и все осколки остались внутри. Каждый из осколков был весо́м и что-то конкретное значил, но собрать их воедино и вычленить нечто главное было невозможно. Я забыл, где нахожусь и стоял, покрытый испариной. Известие было страшное. Оно было слишком невозможным, чтобы быть правдой, но и насмешкой, розыгрышем это тоже не могло быть. Значит правда.

— Ужас. Это ужас, — выдавил я наконец, — что же делать? (Я не стал спрашивать, не было ли это ошибкой, Алина наверняка уже разобралась в ситуации.)

— Я прямо сейчас поеду в К…

— Куда?

— В областную, — куда ещё? — Алину раздражала моя беспомощность. Больничная машина была в Т…, но нашёлся кто-то, кто обещал подбросить, и поэтому не надо было ждать мучительно дневного автобуса.

Тот, кто подбрасывал, спешил, и мне надо было продолжать прием, поэтому мы даже не успели попрощаться. Договорились как-то созвониться вечером.

Это был уже не дефолт с провалом крымского похода. Это была жизнь, бешеная собака, которая-таки цапнула. И цапнула так, что попахивало смертью. Зачем тогда всё это было? Любовь, измена, беременность, семья, свадьба, какие-то там надежды на что-то?.. Её слёзы как обречённость. Первый тип диабета. Инсулин. Всю жизнь — инсулин (и жизнь короткую)! А как рожать? И ребенок тоже может быть ущербным… Может, всё-таки гестационный? Нет, слишком высокий сахар для гестационного. Но он проявился при беременности, значит гестационный. Тогда главное — как-то родить, а там всё вернётся на место… Надо ухватиться за эту надежду. Но кто это точно скажет? Сегодня скажут эндокринологи. Уже вечером станет ясно. А как дожить до вечера?..

А если всё-таки это он, диабет первого типа? Там быстро отказывают почки. Но главное — этот ужасный каждодневный инсулин. Алина не выдержит такого. Она же тихо-нежная вся. И даже с виду не пытается хорохориться, что может с жизнью совладать. И зачем тогда ребенок, если она так быстро умрёт? Вообще, зачем всё? Это Просцово, этот развод, вся эта пережитая нами дрянь?..

Первый тип. Это же редкая болезнь. Очень редкая. Почему именно на нас-то она свалилась? Наказание?..

Подумал ли я тогда о Божьей каре? Вряд ли. Тем более что я тогда уже знал, что Бог так не наказывает. Но я подозревал, что Алина может что-то