Переход от следствия к церемониалу похорон оказался делом нелегким, и я невольно проникся уважением к местному священнику, доктору Джерви. Складывалось впечатление, что он в кругу родственников своего самого горячо любимого и достойного прихожанина, а его умение справляться с ситуацией представлялось тем более поразительным, что, как мне бросилось в глаза, ему, честно говоря, трудно давались контакты с паствой. Это был человек стеснительный, похожий скорее на ученого, погруженного в свои мысли и, возможно, мечтательного. Вероятно, привлеченный необычными свойствами его личности, я даже ощутил желание присутствовать при похоронах. Но, по зрелом размышлении, все же решил не играть роли праздного зеваки, а потому лишь кратко переговорил со Спейтом и отправился в гостиницу, чтобы найти комнату для ночлега.

Паб, где сдавались номера, оказался на некотором удалении от центра городка, и мне пришлось пройти с четверть мили по глубокому, но уже начавшему подтаивать снегу. В тот день случилась заметная перемена в погоде. Не слишком сильный, но порывистый ветер почти полностью разогнал облака, и, по всем приметам, наступала стремительная оттепель. Пока я шел, рядом со мной непрерывно журчал и плескался небольшой ручей; ближе к окраине поселка он вливался в зеленоватые, еще покрытые местами льдом воды Дрохета – не слишком полноводной реки, сейчас, однако, высоко поднявшейся у опор моста, по которому я перешел на другой берег. Прямо передо мной на расстоянии, трудно определимом в вечернем свете, высилась темная громада увенчанной снежной шапкой горы Бен-Кайли, четко вырисовывавшейся на горизонте благодаря спрятавшемуся за ней закатному солнцу. Из городских труб тянуло торфяным дымком, а в небольших лавчонках по сторонам улицы загорелись масляные лампы. Было прохладно, тихо и безлюдно. Я неспешно шел, стараясь проникнуться духом этого местечка. Но скрип снега под ногами неожиданно напомнил мне, что есть вещи, которые я хотел обдумать. И я уже собирался предаться размышлениям, когда услышал за спиной шаги. Меня догнал Ноэл Гилби.

Здесь важно сразу пояснить, что с Гилби мы были уже знакомы, встретившись при весьма волнующих обстоятельствах годом ранее. Профессия детектива, атмосфера расследования уголовного преступления всегда внушали ему излишнее, на мой взгляд, почтение, и сейчас я не сомневался: он сожалел, что я не успел прибыть вовремя и внести впечатляющего вклада в разгадку дела Эркани.

– Постойте, Эплби, – окликнул он меня. – У меня для вас есть кое-что. Мне вернули мой дневник!

Я остановился.

– Что вернули, простите?

– А вас не информировали? Все это время я вел дневник. Что-то вроде отчета о событиях в замке для моей Дианы. Старый Уэддер (так он величал за глаза адвоката из Эдинбурга) забрал его, но теперь я снова получил свои записи. Не желаете с ними ознакомиться?

– Сделаю это с большой охотой.

Гилби сунул мне в руку пачку листов бумаги.

– Вам может показаться, что это излишне литературная версия, – несколько самодовольно сказал он, – но факты изложены точно. Вы направляетесь в паб? Тогда я на вашем месте непременно заказал бы там ужин. Шериф рассказывал Уэддеру, что тамошний кларет отлично идет под горячее карри и ломтик пирога с клубничным джемом. А я возвращаюсь к последнему акту.

– Тогда вам самому впору заказать порцию похоронного пирога[37]. Но спасибо за дневник.

Я добрался до паба, занял номер и уселся, чтобы прочитать записки Гилби. Вероятно, он все же не лишен литературного дарования, потому что за чтением я совершенно забыл о возможности заказать еду. Только когда более чем час спустя он вернулся вместе с Уэддерберном и Сибилой Гатри, состоялась церемония нашего официального знакомства, и мы уселись за ужин, к которому нам подали холодную ягнятину. Яство оказалось совершенно безвкусным, а потому я заподозрил, что и кларет такого же качества, ограничившись пивом.

Старого Уэддерберна так и распирало от гордости. Он жаждал продолжить разговор и отнесся ко мне с такой сердечностью, что я не мог не поздравить его с успешно завершенным делом.

– Вы удивитесь, мой дорогой мистер… гм… Эплби, но мне просто повезло. Я имел терпение внимательно выслушать сплетни хозяйки этого заведения. Все остальное стало лишь вытекавшим из ее слов результатом.

– В самом деле?

– Возьмите, к примеру, совершенно фантастический слух об изуродованном трупе! Неужели столь необычная история могла возникнуть сама по себе или в результате простого недопонимания? Какое-то время я был достаточно глуп, чтобы поверить в это. И только потом догадался, что источником стал некто злонамеренный, скорее расчетливый, нежели просто болтливый. И что же выяснилось? Сплетня могла иметь под собой самые серьезные основания, превратись она в факт. А Хардкасл демонстрировал подозрительный интерес к состоянию тела и начал делать странные заявления, еще даже не изучив его, намекая на виновность Линдсея. Отсюда для меня оставался всего лишь шаг к разгадке преступного сговора.

– Поистине необычный план, мистер Уэддерберн. Сомневаюсь, что у него есть аналоги в истории современной криминалистики. Конечно, люди совершали самоубийства, чтобы вину за них возложили на других, но никто, если память мне не изменяет, не принадлежал к одному с Гатри типу. Они могли пребывать в депрессии и меланхолии, граничившими с помешательством, но никто не смог бы похвастаться такой же мощью интеллекта.

– Я не обладаю столь обширными познаниями об образе мышления преступников, как вы, мистер Эплби. Но мы должны делать психологические выводы на основе фактов, а не подгонять факты под известные из истории психологические типы.

Я вспомнил, как чуть ранее сегодня Уэддерберн буквально уничтожил своих оппонентов, и не испытывал желания подвергать сомнению его методы ведения расследования, оказавшиеся столь эффективными. И лишь проговорил:

– Совершенно справедливо. А факт преступного сговора против Линдсея доказан неопровержимо.

– Но знаете… – вдруг подал голос Гилби, с некоторой опаской покосившись на Уэддерберна, прежде чем продолжить. – Кристин сказала сегодня одну очень странную вещь. Я немного задержался в доме священника, чтобы оказать посильную помощь. И вдруг совершенно неожиданно и без видимой причины она заявила: «Не могу во все это поверить. Мой дядя обладал гораздо более утонченным умом». А потом посмотрела на меня так, словно ожидала, что я располагаю альтернативным объяснением происшедшего и, как фокусник кролика, могу достать его из шляпы.

Уэддернберн принялся пристально разглядывать осадок на дне своего опустевшего бокала.

– Не вижу здесь ничего странного. Подобные чувства со стороны племянницы и воспитанницы мерзавца вполне естественны и даже неизбежны. Но нас не должны вводить в заблуждение семейные пристрастия.

– Боюсь, сэр, вы не совсем верно меня поняли. Кристин имела в виду вовсе не полное оправдание своего дяди. Она как раз считала его способным на величайшее зло. Но, по ее мнению, его интеллектуальные способности позволяли ему совершить нечто гораздо более изощренное, нежели описанное вами преступление.