— Состояние стабильное, фрау, — ответил тот. — Просыпается.

— Отвезите в палату. Кто следующий?

— Фрау Ким, я не послушал вас, — Виланд подошел к ней, — простите меня. Я знаю, что так нельзя. Но я же вижу, вы чуть не плачете, — у нее в глазах действительно стояли слезы.

— Плачу я или не плачу, это не имеет значения, Мартин, — мягко ответила она. — Это никак не влияет на то, что мы с вами делаем. Что мы должны делать.

Санитары вывезли раненого. На несколько минут они с Виландом остались одни.

— Он подумал, что я уезжаю в Берлин к прежнему любовнику, — сказала она и вдруг, резко повернувшись, снова вышла в соседнюю комнату. Подойдя к окну, закурила сигарету.

— Он не знает, что вас вызвал группенфюрер Мюллер? — Виланд подошел к ней сзади. — Так скажите ему. А лучше поезжайте к нему сейчас. Езжайте, фрау Ким, — он осторожно прикоснулся рукой к ее плечу. — Несколько часов я справлюсь один. Вы будете жалеть, что не увиделись с ним. Хотите, я снова позвоню Кумму?

— Вы мой добрый ангел, Мартин, — она улыбнулась и взглянула на него блестящими от слез глазами, похожими на застывшие кусочки зеленой яшмы, стряхнула пепел с сигареты в пепельницу. — Но подумайте сами, куда я поеду? Начинается массированная танковая атака. Бегать между БТРами и «пантерами» смешно. Я даже не сообразила сказать про Мюллера и про то, что меня вызывают. Он подумал, что я все решила сама.

— Поезжайте, фрау Ким.

— Нет, я не девочка шестнадцати лет, чтоб позволять себе такие глупости, — она покачала головой. — Да и в шестнадцать лет не позволяла, будьте уверены. Кроме того, у нас с вами много работы. Я не позволила себе уйти из госпиталя даже когда узнала, что мой сын погиб.

— Но это другое дело, — доктор взял ее за плечи и повернул к себе. — Это совсем другое дело. Когда погиб ваш Штефан, это была трагедия, конец целого куска жизни, потом долгое затишье, безвременье, только теперь, возможно, начинается новая жизнь, в которой опять все будет хорошо. Она будет счастливой для вас и для Йохана, я уверен.

— Какое начало, Мартин? — Маренн пожала плечами. — Чего? Вы фантазируете, Мартин. Вы забыли, где большевики? Это почти конец.

— Какое дело мне до большевиков, если я точно знаю, что Йохан уже на окраине Будапешта, он сбросит их в канал, и путь будет открыт. Если мы возьмем Будапешт, то и Берлин тоже отстоим. Появится новая энергия, надежда. Да любая женщина на вашем месте, если бы такой мужчина полюбил ее, признался ей в любви… Так завоевывают только женщину, которую любят, и даже не просто любят, с ума по ней сходят. На какую-нибудь другую, на пару дней, для фронтового романа, чтобы развлечься, тратиться не станут, что-то этакое придумывать. Но вы, вы снова промолчите, вы принесете себя в жертву. Ладно, как-нибудь обойдется. Пусть будет, что будет. Вы будете молча страдать, и он будет страдать, может быть, забудет на некоторое время, но потом все равно будет страдать. Всего не забудешь, вас не забудешь, фрау Ким, это уж теперь до смерти. Вы принесете в жертву свою жизнь, его жизнь. Вы оба будете несчастны. Но зато другие, конечно, выздоровеют, поправятся и будут счастливы вполне. Вы всегда так делаете, я заметил. Вот оберштурмфюрер Майер из «Гогенштауфен», он же был труп, но благодаря вам он выживет. И другие выживут. А Йохан будет думать, что вы ему отказали и уехали в Берлин к прежнему любовнику налаживать с ним отношения после короткой размолвки. После того как развлеклись тут слегка, на Балатоне, в перерыве между боями. Это справедливо? Это соответствует истине?

— Я поклялась на Библии, что что бы ни происходило в моей жизни, я буду всегда свято выполнять мой долг, — Маренн потушила сигарету в пепельнице. — Я сделала это однажды, в ранней юности, и никогда не изменила клятве. У нас с вами, Мартин, не та профессия, чтобы менять свои принципы как перчатки, чтобы пренебрегать жизнью людей, даже если собственная жизнь летит к черту. Тем более теперь, когда идет крупное наступление. Когда решается судьба Германии. За ваши слова я очень признательна вам, Мартин, — она ласково притронулась к руке доктора. — Мне сейчас крайне необходима поддержка друга. Вы настоящий, чуткий друг. Но давайте вернемся к нашей службе. Скажите Хансу, пусть следующего раненого везут в операционную.

— Если вы не можете сделать хоть что-то для себя сами, я сделаю это, — доктор решительно снял трубку.

— Что вы позволяете себе, Мартин?! — она протянула руку, чтобы остановить его, но он отвернулся от нее.

— Йохан, — у нее перехватило дыхание. — Да, это я, я мешаю? Послушай меня. У меня здесь тоже есть, чем заняться. Я хочу сказать, пока она была у тебя, ей звонили десять раз из Берлина. Нет, при чем здесь Скорцени? Группенфюрер Мюллер, он вызывает ее в Берлин, срочно. Я не знаю, для чего. Боже, что это за рев? «Королевские тигры»? Они возглавят атаку? Понятно. Да, я заканчиваю, заканчиваю…

— Дайте, — Маренн вдруг шагнула вперед, взяла у него трубку, сказала резко, без обращений, без вступлений, лишь бы не выдать дрожь в голосе, не показать, что еле сдерживает слезы. — Ночью я буду ждать тебя в сторожке у того венгра, — все как-то вышло неожиданно, откуда все это пришло ей в голову, еще секунду назад она не думала о Золтане и ждать не собиралась.

— Я не приеду, Ким, я не могу, мы атакуем, — она едва различала его голос.

— Если ты не приедешь, я напишу все, что думала о тебе, пока ждала, и оставлю Золтану свое письмо. Если не завтра, то когда ты войдешь в Будапешт, когда наступит передышка, ты приедешь к нему, а меня здесь уже не будет, ты возьмешь это письмо, и, прочитав, ты услышишь мой голос. Ты все узнаешь обо мне, о том, что было в моем сердце этой ночью. Оставайся в живых.

— Не жди, не надо. Я не приеду. И когда войду в Будапешт, если войду, тоже.

— Я буду ждать.

— Не жди.

Она поперхнулась, комок встал в горле. Закашлялась, выронила трубку, задыхаясь от отчаяния. Виланд подхватил трубку на лету, взял Маренн под руку.

— Успокойтесь, фрау Ким. Йохан! Все, отключилось.

Маренн отошла к окну, приложила салфетку к глазам. Ей не хотелось, чтобы Мартин видел ее слезы. Но он и так все понял.

— Я думаю, он приедет, — сказал мягко, положив руку поверх ее руки, которой она опиралась на стол. — Если все пойдет как надо, они до ночи доделают их, и он сможет отлучиться. Я очень надеюсь на это.

— Благодарю вас, Мартин, — она покачала головой. — Но не надо было звонить второй раз. Это все только вызывает раздражение. Давайте, кто у нас следующий, — она повернулась. — Ханс, — позвала санитара, — что вы там стоите в дверях? Я же сказала, везите раненого на осмотр. Кстати, Мартин, — спросила, направляясь в операционную, — вам что-нибудь известно о таком радикальном средстве лечения как мазь из дегтя с касторкой? — лишь бы только сменить тему, лишь бы не было так тяжело.

— Что-что, простите? — Виланд взглянул на нее с недоумением. — Это от чего? От запоров?

— Это чудодейственная мазь, по мнению русских врачей. Намажешь — и она сама все делает. Хирург уже не нужен.