Ближе к полуночи, устав от собственного буйства, волны заметно сгладились. И скорлупка нашего судна теперь мерно покачивалась на почти невидимых неровностях океана, как дитя качается на руках баюкающей его матери.

До праздничного ужина оставалось минут сорок, и я решил принять душ, чтобы вступить в новый год чистым, хотя бы телесно. Тем более что первая попытка, когда я пытался это сделать (Чтобы хоть как-то отвлечься от тошноты), во время шторма полностью провалилась почти в прямом смысле этого слова. Ибо упругие струи воды то и дело меняли своё направление, хлеща из «лейки» душа то с одного, то с другого бока. Да и сам я, стараясь сохранить равновесие, всё время куда-то отклонялся… На сей же раз мне всё удалось. Поэтому в кают-компанию, где собралась почти вся команда, я вошёл чистым, насколько это было возможно – принаряжённым, голодным и не верящим, увы, уже ни в какие новогодние чудеса. Ясно сознавая, что ничего неожиданно прекрасного со мной, скорее всего, не случится.

– Игорь, сюда! – крикнул мне Юрка, и я уселся на свободное место между ним и Николюком, который был в чёрном костюме и белой рубашке с ярким галстуком. Чем-то давно забытым и приятным, не то выпускным вечером в школе, не то счастливым давним новогодним балом, повеяло от такого наряда, выглядящего на судне как изысканная роскошь.

Ровно в одиннадцать, когда Зина уже успела расставить перед собравшимися тарелки с большими, источающими чудный аромат и оказавшимися очень сочными бифштексами и гороховой кашей, в кают-компанию вошёл капитан.

Он был в ладно сидящей на его прогонистой фигуре морской форме и тоже, как и начальник рейса, при галстуке. Только в форменном, не таком вызывающе ярком, как у Николюка. За столом они только двое и были в костюмах и галстуках.

– Думаю, что пора проводить старый год, – сдержанно улыбнувшись, сказал капитан. И я поймал себя на мысли, что, пожалуй, впервые вижу улыбку этого, всегда такого сосредоточенно молчаливого и мрачноватого человека. Улыбка была ему явно к лицу.

– Зинаида Степановна, Андрей Иванович, – повысил он голос, обернувшись к открытой двери камбуза, – пожалуйте к столу.

Из камбуза, уже без фартука, раскрасневшаяся, в каком-то невероятного покроя платье, вышла Зина, Зинаида Степановна, а за ней наш кок – в белом фартуке и высоком, тоже белом, накрахмаленном колпаке.

– Андрею Ивановичу – боржоми. Зинаиде Степановне – вина. Остальным – по собственному усмотрению, – распорядился капитан и, продолжая стоять, поднял небольшую рюмку водки.

Видя, с каким отвращением кок взял поданный ему фужер с боржоми, я вспомнил вдруг, как его, «совершенно никакого», загружали в Петропавловске на борт. И как дня два потом команда питалась одними консервами. И дня три ещё после – лишенными всякого вкуса блюдами. И вид всё это время был у кока зеленоватый. И без раздражения и жалости на него нельзя было смотреть.

Капитан сел и, чокнувшись со всеми, кто до него дотянулся, выпил за уходящий год.

«А всё-таки хоть одно чудо, да произошло, – подумал я, чувствуя как по телу разливается весёлый хмель. – Нет шторма. А значит – можно выпить и поесть».

После того как о тарелки дружно отстучали вилки и ножи, в наступившем вдруг затишье первого насыщения Николюк предложил выпить за успешную вторую половину рейса и за полноценное (Он особо подчеркнул это слово.) завершение научной программы…

Капитан от получившегося весьма длинным тоста начальника рейса слегка морщился, но по окончании его чокнулся с Николюком, добавив: «За всё хорошее», отпил из рюмки глоток водки.

– За женщин! – через какое-то время загорланил Кухтыль, восхищённо взирая на царственно сидящую рядом с капитаном Зинаиду.

– За настоящих женщин, – вполголоса добавил боцман, и глаза его и её встретились. А встретившись – скрестились, точно шпаги непримиримых дуэлянтов.

– Нет, нет, за нас ещё рано! – запротестовала Анна Васильевна. – Скажите, Гаврила Романович, – обратилась она к капитану. – Третий тост ведь полагается за тех, кто в море?

Она перевела взгляд на своего соседа – старпома с лихо «отутюженными» в разные стороны усами, и я почувствовал, как взор Кирилла Степановича (сегодня всех хотелось называть на старый манер – по имени, отчеству) потеплел, а потом растворился, рассиропился в её глубоких голубых глазах.

– Совершенно верно, Анна Васильевна, – проговорил капитан. И все молча выпили: «За тех, кто в море!» В данном случае, значит, и за самих себя, за всех за нас. А я в этот момент подумал, что постараюсь больше никогда в жизни не встречать самый волшебный праздник – Новый год, в море, на воде. Только на суше! Да и ходить по океанам и морям зарекусь. Пусть это будет первый и последний такой мой праздник…

В двенадцать часов, весело вылетая из бутылок, захлопали пробки шампанского. Все поднялись и, радостно чокаясь, выпили за Новый год!..

Заиграла музыка. И кавалеры пригласили дам на танец. Капитан – Зинаиду, а старпом – Анну Васильевну. Остальным оставалось только завидовать.

– Эх, почему я не капитан? – довольно громко вздохнул Кухтыль. А Юрка, нагнувшись ко мне, добавил:

– До нас очередь потанцевать, пожалуй, только к утру дойдет… Не хочешь освежиться?

– Можно, – согласился я.

Мы вышли на палубу и увидели, как над неведомым нам городом Хироо расцветают различных форм и цветов причудливые фейерверки. А по улицам то и дело снуют туда-сюда автомобили, угадываемые только по зажжённым фарам: жёлтым, белым, синеватым. И так мне от этого всего стало вдруг тоскливо, что хоть вплавь добирайся до суши. Будто я был сейчас совсем один под этим тихим, беспредельным, чёрным небом, усыпанным слезинками звёзд.

– Юрка, у тебя никогда не бывает такого чувства, как будто ты всё это уже когда-то видел, проживал. Может быть, в какой-то иной жизни?

– Не бывает, – твёрдо ответил он.

Я позавидовал его уверенности.

Через какое-то время, слегка продрогнув, мы вернулись в кают-компанию, в её тепло и бестолковый шум.

Капитана там уже не было. Стрелки корабельных часов показывали четверть второго.

«Семьдесят пять минут нового года, и ничего не произошло и не произойдёт», – уверился я, оглядывая уже не такой праздничный стол и понимая, что процесс питья горячительных напитков становится малоуправляемым.

Кухтыль, подмигивая, чокался с коком, в бокале которого боржоми теперь совсем не пузырилось…

Стармех, набычась, втолковывал второму помощнику: «Да пойми, Валентин, ты же был вхож в мой дом. Я тебе, как родному, доверял, и чем ты мне за это оплатил? Как ты с дочей моей обошелся?! Как последний прощелыга!..»

Дело явно принимало скверный оборот. И тут между ними вклинился радист:

– Всё, мужики! Хватит спорить. Давайте-ка лучше выпьем «За мир во всём мире!», как учит нас родная коммунистическая партия. Или как там поётся в песенке: «Прошла зима – настало лето. Спасибо партии за это!»