Анастасия Рэдклиф опустилась на корточки, чтобы заглянуть мне в глаза, протянула руки и приложила их к моим щекам.

– Как ты, Айви? – снова спросила она.

– Как я?

Признаться, я растерялась. Может, она не слышала ничего из того, что я сказала? Или мой рассказ не тронул и не позабавил её? Но в голосе Анастасии звучала такая нежность, что у меня перехватило дыхание.

И я поняла: она хочет услышать то, о чём меня никогда никто раньше не спрашивал. То, что не нуждается в увёртках и красном словце. Словами и взглядом эта странная женщина просила меня, вопреки всем моим привычкам, открыть то, что есть во мне настоящего, неподдельного, как биение сердца. Она хотела знать, как я, кто я… И хотя часть меня отчаянно противилась такой откровенности, я заставила этот внутренний голос замолчать и призналась:

– Я боюсь. Мне страшно.

– Чего ты боишься, Айви?

– Многого. Я боюсь, что всё это не по-настоящему. Что ты мне только снишься. И ещё боюсь не понравиться тебе, если ты всё-таки настоящая. Я ведь не подарок, знаешь ли. И боюсь, что даже если ты захочешь, чтобы мы стали семьёй, ничего не получится. Что я доведу тебя до того, что ты отдашь меня в приют. Или сбежишь в ночи, оставив мне прощальную записку на подушке.

Мой язык выговаривал слова будто сам по себе, губы отчаянно дрожали, слёзы скапливались в глазах, – словом, я понимала, что выгляжу не самым достойным образом. И всё равно мне было хорошо. Ведь я так долго пряталась в своём воображении. И теперь отчаянно нуждалась в чём-то настоящем. В чём-то подлинном.

– Когда ты ещё не знала, что я твоя мать, – сказала Анастасия, по-прежнему держа моё лицо в ладонях, – когда я была для тебя всего лишь сумасшедшей в дурдоме, ты всё равно пыталась мне помочь. Двенадцать лет я пела тебе колыбельную днями и ночами, двенадцать лет мечтала о сегодняшнем дне – а теперь, когда он настал, когда я увидела, как ты идёшь ко мне, я страшно испугалась, что разочарую тебя Айви, что тебе не нужна моя любовь. Я твоя мама, Айви, что бы ни случилось, до последнего вздоха. Если не можешь поверить ни во что больше, поверь хотя бы в это.

Я поймала себя на том, что киваю – я верила каждому её слову. Не помню, чтобы я бросалась маме на шею, но, должно быть, всё-таки бросилась, потому что обнаружила себя в её объятиях. Мы простояли так долго-долго, и ни одной из нас не хотелось отстраняться. Словно издалека я слышала, как у крыльца шмыгает носом Берта, а Яго советует ей высморкаться.

Когда встречаешь человека, который тебе ближе всех на свете, вам всегда найдётся о чем поговорить. И вот мы сидели на кухне, ели булочки с мёдом – и говорили, говорили обо всём подряд. Берта заварила чай. Яго в изумлении таращил глаза. Слова лились потоком. Мы перебивали друг друга. Пересказывали одно и то же по многу раз.

Мама рассказывала мне о Себастьяне Дамблби, моём отце. По её словам, он был прекрасным и добросердечным человеком и ужасно радовался моему рождению. Она рассказывала и о Светоче Справедливости, о том, как росла под пятой матери во Дворце Проспы и наконец сбежала, не желая больше терпеть её жестокость, взяла себе новое имя и отправилась в наш мир.

– Выходит, на самом деле я Айви Рэдклиф, – задумалась я, уминая аппетитную булочку за обе щеки. – Или Дамблби? – Тут я ахнула: – Получается, Эстель – моя тётка! Какой ужас!

– От фамилии матери я отказалась и забыла её навсегда, – сказала Анастасия. – Рэдклиф – имя няни, которая обо мне заботилась. Я всегда мечтала быть её дочерью, вот и взяла её фамилию. Что же касается Дамблби, думаю, это семейство причинило нам слишком много страданий. – Перегнувшись через стол, она накрыла мою руку своей. – Покет – прекрасная фамилия, и я бы с радостью взяла её. Ты ведь не против?

– Конечно, она не против! – воскликнула Берта, поливая булочку слезами.

Я решила, что это отличная мысль.

– Ты всё ещё не наелась, Трещотка? – спросил Яго и придвинул мне последнюю булочку.

– Умираю с голоду, – воскликнула я.

– Берта, сядь и выпей чаю, – сказала Анастасия. – А то ты скоро с ног свалишься.

– Да мне совсем нетрудно, мисс. – Добрая душа, Берта всё же присела и огляделась. – Ещё совсем недавно я похоронила мою бедную матушку и мне некуда было идти. А теперь только посмотрите на меня. – Она улыбнулась и покачала головой. – Умеет жизнь удивлять, правда?

Я как раз откусила кусочек булочки, и тут слова Берты так поразили меня, что я забыла закрыть рот и мёд потёк по подбородку. Последний год был полон великих потрясений. Но, с другой стороны, за это время я пережила множество захватывающих приключений, не раз проявила геройскую отвагу и уцелела, несмотря на страшные опасности. И вся эта долгая история привела меня домой. Что может быть чудеснее? Я нашла маму – единственного человека на всём белом свете, который скучал по мне так же сильно, как я скучала по ней. Каким-то невероятным образом мы воссоединились. Но, с другой стороны, ничего удивительного – ведь у меня все задатки прирождённой героини истории со счастливым концом.

– О господи, Айви, я так волнуюсь!

Я выглянула в щёлку занавеса. Люди входили в зал, рассаживались, возбужденно переговаривались.

– Всё пройдет на ура, мама. В конце концов, почти все билеты проданы.

– Десять минут до занавеса, – напомнила Берта, пробегая мимо. – Яго, где ноты?

– Я отдал их мистеру Спенсеру, – ответил он. Голос Яго с годами стал ниже и грубее, но улыбка осталась всё такой же мальчишески озорной. – А может быть, ты или миссис Диккенс хотите сесть за рояль?

– Только не я, дружок, – заявила миссис Диккенс, выбегая из костюмерной с платьем, перекинутым через плечо, и иголкой с ниткой в руке. – У двух девочек подолы неровные, я с ног сбиваюсь!

Два года промелькнули как прекрасный сон. Несколько месяцев мы провели в Дорсете, а потом перебрались в квартиру на Беркли-сквер – я, мама, миссис Диккенс, Берта и, конечно, Яго. Мы стали настоящей семьёй во всех смыслах, которые нас волновали. Мама потратила часть денег мистера Бэнкса, чтобы открыть музыкальную школу в Хэпстеде – «Мелодии Покетов». Мальчики и девочки со всего Лондона приезжали к ней, чтобы учиться пению и игре на фортепиано.