– На самом деле извини, что я так, без приглашения. Иногда просто очень хочется заглянуть в прошлое. И заглядываешь. И в очередной раз убеждаешься, что ничего-то в нем не изменилось. Все, происходящее здесь и сейчас, неважно. Нету сейчас. Нету завтра. Есть только вчера. И хоть в кровь разбейся, но ни на минуту, ни на мгновение этого вчера не изменишь! Понимаешь? Ты же должен меня понять!

Сумасшедшая. В эту деревню явно тянет безумцев, словно кто-то свыше нарочно ведет их сюда, выставляя на пути Влада пешками из прошлой жизни. Память пробуждает?

– Извини. Рад был встрече и пообщаться. Извини.

– Да нет, ничего, – странным тоном произнесла она. – А ты мне должен. Ты не представляешь, сколько всего мне должен. Но мы рассчитаемся, не волнуйся. А вообще ты куда собираешься? Ты слишком слаб, чтобы куда-то ходить, и я как врач, а я врач, и тут без шуток, настаиваю на постельном режиме.

– Да иди ты!

– А вот это уже невежливо, – палец уперся в нос Влада. – Совсем невежливо. Разве можно так с дамой? Тем более что дама вполне способна помочь. Если ей расскажут, что нужно делать.

Помощь Владу не помешала бы. Сейчас он сам себе напоминал куклу с негнущимися руками-ногами.

– Я должен найти одного человека.

– Неужели? Надо же какое совпадение. – Василиса помогла надеть куртку и завозилась с молнией. – Я вот тоже одного человека ищу. Знаешь, по-моему, это моя планида – кого-то искать. Сначала Мишку, потом...

– Алену?

– Алена? Какая Алена? – Она глянула снизу вверх с удивлением и даже, как показалось, некоторой злостью, словно ждала совсем иного имени. – Ах, Алена... да, Мишка что-то такое упоминал. Твоя девушка, так?

– Нет.

– Тогда зачем искать? Если не девушка?

Ревнует? Смешно. Детская любовь и взрослая ревность несовместимые вещи.

– Миша говорил, что у нее неприятности... маньяк охотится, верно? Это очень грустно. Статистика утверждает, что удается раскрыть лишь малую часть преступлений, совершенных безумцами. А тут и преступления... скользкие. Даже если поймать выйдет, то вину не докажешь.

Она дернула замок вверх, и собачка с визгом скользнула по молнии, добираясь до Владова подбородка.

...ай! Прищемила! Больно же! Чего смеется? Разве смешно, когда больно.

Владик трет подбородок варежкой, но становится только хуже. Варежка колючая, и на белой шерсти капельки крови проступают. От обиды он готов зареветь, но та, которая стоит рядом, корчит рожу:

– Плакса-вакса-гуталин!

Он хмурится и держится изо всех сил. Он сражается и с собой, и с жарой. В кофте и куртке он преет, как каша в печи, и спина начинает свербеть. И руки чесаться. Выйти бы, но одному нельзя – мама заругает, а Машка не спешит. Медленно натягивает сапожки, долго мнет куртку, прежде чем натянуть. Застывает у зеркала.

– Ну пойдем же! – не выдерживает Владик, дергая ее за руку. – Пойдем!

Она оборачивается. Черные глаза как провалы, изломанные брови и капля крови на губе. Из скрюченной руки выпадает карта...

– Эй, Влад, ты чего? – Василиса хлопнула по щеке, не сильно, но обидно. – Совсем уплыл, да? Но это не страшно, это даже хорошо...

– Вась, – голос чужой, и Влад сам его пугается. – Вася, а ты ведь знала... знала мою сестру? Что с ней случилось? Расскажи. Пожалуйста.

– Умерла. Ты ее убил. Разве не помнишь?

Ненавижу! Убийца! Сволочь! Господи, кого я родила... это же тварь, ублюдок... выкормыш! В тюрьму его надо... в детский дом! Расстрелять!

Владик в комнате. Сидит под столом, заткнув пальцами уши. Но мамин голос все равно пробирается в голову. Как будто маленькие рыжие муравьи, которые поселились на кухне, тащат слова по невидимым дорожкам. От уха к уху, цепочкой в пустой голове.

И голова кружится-кружится. Скорей бы совсем закружилась и оторвалась, тогда бы он, Владик, тоже умер. Мертвым хорошо. Мертвых никто не обидит.

Голос за стеной стихает, а в коридоре скрипит. Шаг-шаг-шаг. Стон старой паркетины у двери. И щелкает замок, ключ принимая. Поперек порога ложится тень, и кто-то зовет:

– Влад, выходи.

Пальцы застряли в ушах – не вынуть. А руки-ноги закаменели. И вообще больше нету Владика. Совсем-совсем нету, как и Машки. Еще бы дышать перестать.

Тень приближается, заглядывает под стол и предлагает:

– Выходи, покушаем. Проголодался? Конечно... извини, что так долго.

Теплые руки хватают и вытаскивают из укрытия. Прижимают к пахнущему аптечкой животу. Круглая бляшка ремня впивается в щеку, но Владику хорошо. Он может плакать.

– Ничего, маленький, мы справимся. Мы с тобой обязательно справимся... и не слушай маму. Мама болеет. Она не понимает, что говорит. Ты никого не убивал.

– Я никого не убивал, – повторяет Влад, и Василиса заходится в новом приступе смеха. Она запрокидывает голову, и цепочка на шее ползет вверх. Ровно настолько, чтобы в темном разрезе рубашки показался знакомый медальон с каплями стеклянных слез.

– Откуда... откуда у тебя это?

Влад тянет руку, но Василиса ускользает от прикосновения. А потом достает пистолет и приказывает:

– Садись.

Вопрос 12: Если все эти признания он отвергает, то что же тогда он считает признанием, ибо все выше перечисленные виды признаний принимали всерьез, и многие через то пострадали, и что же тогда такое для него признание?

Ответ: Да, есть такое признание, которое в его глазах имеет достаточно ценности, чтобы на его основании повесить ведьму. Вкратце оно таково: когда ведьму обыщут и найдут на ее теле противоестественный сосок, заберут ее из дома – с той только целью, чтобы оградить от прежних контактов, – и, неустанно наставляя ее, дадут ей почувствовать весь ужас совершенного ею греха и тяжесть грозящего ей приговора, так что она отчается, познав злобу и тонкий обман дьявола. И вот когда она раскается, опечаленная тем, что так долго союзничала с дьяволом и нарушала священные заповеди Господни, и желание открыться охватит ее, так что она без всяких описанных выше жестокостей или наводящих вопросов, по доброй воле признается, когда и при каких обстоятельствах дьявол явился к ней впервые, и что именно – невежество, гордыня, гнев или зложелательство – владело ею в тот момент, и о чем они говорили, как дьявол выглядел, какой у него был голос, каких помощников и в каком количестве он ей послал, где и против кого она пользовалась их помощью (причем свидетели не должны слышать ее признания), а затем, если показания свидетелей совпадут с ее словами и преступления, таким образом, будут доказаны, такого свидетельства достаточно для ее осуждения, как бы она потом ни отказывалась.