Перед концом обеда мимо проносили на носилках тяжелораненого подпрапорщика. Государь подошел к нему, задал несколько вопросов, поблагодарил за службу, произвел в следующий чин. Раненый был в восторге. Персонал тоже.

Вскоре подошли поезда, и государь отбыл на север. Все были уставшие от дневной езды и пережитых впечатлений. Они были на редкость сильные. Следующий день нигде не останавливались. В нашем вагоне шли несмолкаемые споры с генералом Дубенским и другими о вчерашнем дне. Некоторые находили, что не следовало подвергать государя риску, да еще с наследником, не следовало ездить в сферу огня противника. Вопрос был интересный и спорный. Но впечатление от всей этой поездки, от всего виденного и слышанного было самое крепкое, здоровое. Вера в войска, в конечную победу была полная. Досталось в пересудах и тому офицеру-колонновожатому, который сбился с дороги и привез государя в Волочиск, вместо Богдановки. Вспомнили, как в начале войны шофер по ошибке привез варшавского губернатора в зону неприятеля.

В ночь на 15 октября прибыли в Могилев. Ночевали в поездах.

Утром 15-го прибыла с дочерьми царица Александра Федоровна. Выехав из Царского 12-го вечером, государыня посетила Тверь, Ржев, Лихославль, Великие Луки и Оршу, где и осматривала лазареты, госпиталя, перевязочные и питательные пункты. Государь с наследником встретили приехавших. В 12 часов все проехали в дом его величества, но жить царица с дочерьми осталась в поезде. Приезд государыни внес какое-то беспокойство и в свите, и в штабных. Приходится сказать, что вообще государыню не любили. По-разному, за разное, очень часто несправедливо, но не любили. Такова была судьба этой бесспорно хорошей по душе, больной императрицы, так полюбившей Россию и русский народ, так старавшейся от всего сердца принести им пользу и достигшей в последние годы лишь обратных результатов. Трагически сложилась ее судьба еще при старом режиме, до революции.

В этот приезд ее величества не могла укрыться ее холодность к генералу Воейкову и очень немилостивое отношение к генералу Поливанову, приезжавшему в Ставку с докладом. После обеда 17 октября царица, удостоившая своим разговором всех высших чинов, не сказала ни одного слова Поливанову, что, конечно, было замечено и было подвергнуто всяческим пересудам. И все, конечно, не в пользу государыни. 16 октября государь с наследником снимался с чинами штаба.

17-го государь, идя на обычные занятия в штаб, взял с собой наследника. При Алексееве государь объявил сыну, что он награждает его медалью на Георгиевской ленте за посещение войск на фронте, и навесил ему медаль на грудь. Восторгу наследника не было предела. Все его поздравляли, все называли георгиевским кавалером. А несколькими днями позже генерал Иванов обратился к государю с телеграммой, в которой, указывая на посещение наследником 12 октября раненых в сфере дальнего огня неприятельской артиллерии, а также ввиду пребывания наследника 13 октября в районе расположения корпусных резервов 11-й и 9-й армий, ходатайствовал о награждении великого князя Алексея Николаевича серебряной медалью на Георгиевской ленте четвертой степени. Это ходатайство явилось как бы оформлением пожалования его величества.

18 октября их величества с детьми выехали в Царское Село, куда и прибыли 19-го числа.

Последние два дня я провел в Москве. После бодрящей, здоровой атмосферы фронта я попал в отравленную сплетнями и интригами атмосферу тыла. Казалось, всё и вся было настроено против правительства. Очень враждебно относились к царице. Вся интеллигентная Москва негодовала за увольнение Самарина. Самарина любило все московское дворянство, уважало купечество и знала вся Москва с лучшей стороны. К нему особенно хорошо относилась великая княгиня Елизавета Федоровна. И если в Петербурге увольнение Самарина задело политические и общественные круги и у нас это шло от разума, в Москве же недовольство шло от сердца. Казалось, будто увольнение Самарина обидело самую Москву, ее самое. И тем горячей бранили наш Петербург, бюрократию, правительство, и все это сгущалось в одном чувстве недоброжелательства к царице Александре Федоровне. Казалось, царица, Вырубова и Распутин самые ненавистные для Москвы люди. Настроение недовольства переходило и на государя. Самарина чествовали банкетами. Резкие речи произносились против «темных сил». От официальных чествований Самарин отказался.

К негодованию за увольнение Самарина пристегивали и Джунковского. Московская аристократия не забывала своего любимца. Его выбрали в московское дворянство[76], устроили банкет. К двум этим именам прибавили как пострадавшего князя Орлова. По московским рассказам, Орлов да Джунковский были чуть не единственные верноподданные государя, и их-то и отстранили. Слышать все это было забавно. Здесь купались в сплетнях новых мучеников и рассказывали небылицы про Петербург и двор. Многое шло от окружения великой княгини Елизаветы Федоровны. Чуть что, для достоверности ссылались на Тютчеву и сестру Джунковского. Насколько это было правильно, конечно, судить было трудно, но в Царское Село, во дворец имена этих двух фрейлин уже давно были переданы. Первую соединяли с кружком Самарина, вторую с братом. Обеих же считали близкими к великой княгине Елизавете Федоровне.

Какую-то странную роль играл градоначальник Климович. Он хотел всем угодить, но поругивал задним числом ушедшего князя Юсупова, которого поругивали за прошлое многие и из аристократии, опять-таки прибавляя, что ведь это было петербургское.

Среди купечества выделялся определенно небольшой, но крепкий революционный центр. Он позже и показал себя. Так оппозиция сплеталась с революцией, но буржуазной, купеческой. Не было только классических революционных партий. И вспоминался известный Зубатов, который давно говорил, что революцию в России сделают не революционеры, а ОБЩЕСТВЕННОСТЬ, что и произошло в феврале 1917 года. Но в те дни, про которые идет речь, это упускали из виду.

В Петербурге, благодаря отсутствию Государственной думы, было тихо. Но, побывав в нужных местах и повидав, кого надо было, я убедился, что в столице у верхов правительства шла небывалая еще по смелости политическая интрига, в которой главные роли играли: Хвостов, Белецкий, Андроников, Вырубова и Распутин. Скорый отъезд в Ставку не позволил тогда сразу разобраться в происходившем, но было ясно, что начатая Хвостовым и Белецким интрига несет ко дворцу потоки грязи.

Поездки государя по фронту, осмотры войск, беседы с солдатами и офицерами, не говоря уже про беседы с высшими начальствующими лицами, производили самое благоприятное впечатление на войска, поднимали их настроение, содействовали успеху войны. 21 октября это было официально засвидетельствовано Георгиевской думой Юго-Западного фронта, постановившей:

«Георгиевская дума Юго-Западного фронта в заседании 21 октября 1915 г. сочла своим священным долгом иметь суждение о высоком значении изложенного в телеграмме Верховной Ставки от 16 октября сего года событии посещения 12 и 13 октября его императорским величеством и наследником