В зале я вновь попал в объятия «Степана». «Ну что, как, понравился?» Я, конечно, отвечал комплиментами, и мы расстались.

Новый министр произвел на меня более чем странное впечатление. Такого министра, да еще внутренних дел, не приходилось видеть. Какой-то политический авантюрист. Но в те дни государь в разговоре с генералом Воейковым выразился так: «Мне Хвостова рекомендовал еще покойный Столыпин, когда тот был нижегородским губернатором; Столыпин тогда хотел уйти из министров и остаться только премьером».

Одновременно с князем Щербатовым был уволен обер-прокурор Святейшего синода Самарин, получивший предварительное краткое письмо о том от государя. Царица Александра Федоровна за последние годы невзлюбила Самарина за принадлежность к тому кружку высшего московского общества, который вел энергичную агитацию против Распутина. В свое время она была против его назначения обер-прокурором, доказывая государю, что он не внесет успокоения в духовные сферы, и события как бы оправдали ее мнение.

При Самарине развернулось дело епископа Варнавы о прославлении мощей святителя Иоанна Тобольского. Уже более года тому назад Синод постановил канонизировать Святого Иоанна, но дело почему-то затянулось. Кафедру же в Тобольске занимал епископ Варнава. Он происходил из крестьян, был огородником, пошел в монахи, дослужился до игумена и слыл за очень хорошего, деятельного и умного человека. Религиозный Петербург знал его. Он был вхож к великому князю Константину Константиновичу, был даже представлен их величествам, но, на его беду, уже давно, еще по Сибири, был знаком и дружил с Распутиным.

В 1912 году при поддержке Саблера (обер-прокурора Синода) Варнава был возведен Синодом в сан епископа, и так как за него хлопотал Распутин, то в известных кругах его стали бранить за его необразованность, за то, что он из мужиков, был простым огородником, а стал епископом и т. д. Все хорошее прошлое Варнавы было забыто. На нем срывали всю ненависть к Распутину.

Не получая никаких указаний из Синода о прославлении Святого Иоанна, епископ Варнава летом 1915 года обратился непосредственно к государю императору и получил разрешение его величества. В июне епископ Варнава прославил святителя, а публика приняла это за канонизацию. Дело дошло до Синода, и, когда обер-прокурором был назначен Самарин, епископа Варнаву привлекли к ответу за неправильные действия. Обе стороны проявили большую страстность. Обер-прокурор настаивал на том, что епископ не имел права действовать без ведома Синода, епископ же ссылался на высочайшее разрешение.

Самарин осложнил дело, придав ему значение распутинского влияния на церковь. Вызвав епископа Варнаву в Петербург, Самарин не ограничился делом прославления, а начал выговаривать епископу за его дружбу со старцем, упрекать его за поддержку Распутина и доказывать необходимость того, дабы епископ Варнава доложил его величеству о непотребной жизни Распутина.

Варнава, оставшийся и под епископским одеянием все тем же мужичком себе на уме, покорно выслушивал обер-прокурора, но, уйдя из Синода, рассказал своим друзьям все, чему учил его Самарин. Рассказал и А. А. Вырубовой, рассказал и Андроникову. Передал Варнава и то, как непочтительно отзывался о государыне и Самарин, и тобольский губернатор. Рассказывал, что губернатор называл царицу «сумасшедшей», а Вырубову так ругал, что и передать нельзя. О том же, что говорили и Самарин, и тобольский губернатор про Распутина, и говорить не приходится. Все это дословно передал епископ Варнава, и все эти сведения были переданы во дворец.

Друзья вступились за Варнаву. Андроников взял его жить к себе на квартиру и сделался как бы его юридическим советчиком. Делу был придан серьезный характер. Государыня взглянула на дело так, что тут затрагиваются верховные права монарха, затрагивается имя императрицы, хотят умалить значение власти монарха, идет продолжение прежней высокой интриги. Хвостов и Белецкий в разговорах с Вырубовой развивали именно эту точку зрения, а Хвостов даже ловко доложил ее и императрице.

Андроников как нельзя лучше руководил действиями епископа Варнавы. Самарин уволен, а Святейший синод командировал в Тобольск архиепископа Тихона (будущего всероссийского патриарха), который обследовал мощи святителя, и канонизация Святого Иоанна была совершена по всем правилам церкви и без ущерба для престижа верховной власти. Такое разрешение этого церковного дела уже после увольнения Самарина ясно показало, насколько был не прав Самарин, придав этому религиозному делу политический сплетнический характер момента.

Увольнение одним указом Щербатова и Самарина произвело большое впечатление в общественных и политических кругах. Поднялась волна недовольства и против царицы, и против государя. Недовольство было проявлено явно демонстративным образом. Относительно Щербатова всколыхнулись харьковские и полтавские дворянские и земские круги. По поводу же увольнения Самарина на верховную власть ополчилась вся дворянская Москва.

В Петербурге, после опубликования указа, передние квартир уволенных министров были переполнены посетителями, оставлявшими карточки или расписывавшимися. Они получали много сочувственных телеграмм и писем. Газеты разных направлений выражали сожаление об их уходе.

Полтавское губернское земство вторично единогласно выбрало князя Щербатова членом Государственного совета, и князь, отказавшийся принять это назначение от государя, принял его от земства. В то же время князя выбрали харьковским губернским предводителем дворянства, что, однако, не было утверждено чисто по формальным причинам. В обоих случаях при выборах по адресу верховной власти были высказаны резкие суждения.

На такое демонстративное проявление порицания по адресу верховной власти тогда не было обращено должного внимания ни во дворце, ни со стороны окружавших государя лиц.

Мой начальник, видимо, не учитывал всего того, что происходило кругом, или поддался бахвальству нового министра Хвостова, что тот все скрутит. 29 сентября Воейков вернулся из имения. Его, конечно, стали рвать во все стороны. Я пришел с докладом и постарался представить ему ясно все, что творится около императрицы. Я говорил многое, хотя мне было известно, что Андроников уже успел информировать генерала обо всем по-своему. Генерал был озабочен, красен, пыхтел, попыхивал сигарой и всем своим существом и краткими репликами давал понять, что все это нас не касается. На все воля их величеств. Мы расстались. Мне было грустно и тяжело.

В Петербурге считали, что генерал Воейков имел большое влияние на государя. Это была большая ошибка. Генерал не имел никакого политического влияния. Государь смотрел на него, как на преданного военного человека, и только. В последние же месяцы генерал был в большой немилости у царицы Александры Федоровны. В августе генерал наговорил много неприятного А. А. Вырубовой относительно Распутина, что и было передано императрице. Он занимал неясную позицию в вопросе смены великого князя Николая Николаевича как Верховного главнокомандующего. При конфликте Горемыкина с министрами генерал высказал императрице, что Горемыкин не улавливает духа времени. Он поддерживал князя Щербатова. Все это очень не нравилось государыне, и она не