Новик улыбнулся и заявил:

— Донесем, Дмитрий Владимирович. Теперь уж это добро никуда не денется.

— На дороге короба с иконой сразу в телегу, под охрану наших ратников.

— Нам вернуться сюда? — спросил Дрога.

— Вам, Тарас, после прохода до дороги отдых будет нужен. Да и зачем вы здесь? На острове мы с Горбуном управимся.

— Лады.

Ратники подхватили короба и понесли их по тропе.

Савельев вернулся на площадку. Там уже собрался десяток семей, готовых к выходу из стана.

Князь выбрал пять и спросил:

— Как идти, вы сами знаете или вам проводник нужен?

— Помним, как заходили. После ничего не менялось, только щиты крепче ставились. Тут один вопрос возник, князь.

— Спрашивайте.

— На дальней опушке табун и небольшое стадо. Как бы их взять с собой? Или они нам больше не потребуются?

— Коней и скот выведем. Потребуются они или нет, станет ясно позже, но никто не тронет и их.

— Ясно.

Первая пятерка пошла вслед за ратниками. Так вот, по пять семей, Савельев переправил к дороге всех обитателей разбойничьего стана.

Отказалась идти только одна старуха. Она сидела на пне и теребила в руках передник.

Савельев подошел к ней и спросил:

— А ты что, бабка, не пошла?

— Куда мне старой идти? Это у молодых новая жизнь, может, и сложится, а мне поздно что-то начинать. Здесь помру.

— Так ведь и похоронить будет некому.

— Мой муж перед самой своей смертью наказал затопить его тело в болоте. Так и я сделаю, лягу на тонкий щит среди топи и дождусь кончины.

— Это не по-христиански.

Старуха посмотрела на Савельева и проговорила:

— Вся наша жизнь сволочная, не христианская. С малолетства тяжкий труд, немного счастья, когда с мужем встретилась да свадьбу сыграли, потом опять это проклятое холопство. Очень уж гадостный и злой у нас боярин был. Никого не отпускал на волю. Продавал людей, как скот. Бежали мы, как Игнат и Козьма нас позвали. Сюда пришли. Думали, вот она, свобода. Но что это за свобода такая, когда живешь в землянке на острове, а вокруг болота? Была у меня икона. Молилась я каждый вечер, чтобы Господь смилостивился, сделал нашу жизнь хоть немного легче. Без толку. Утопила я ту икону в грязной жиже, а с ней и свою веру. Потому-то, наверное, так и вышло, что скоро сын погиб, а потом и муж помер. Вот только меня Господь не принимает. Я не нужна ему. Да и что мне сказать на Страшном суде? Так что нет у меня будущего. Ни тут, ни в царстве небесном. Какая тогда разница, что с телом моим будет, если душе суждено вечно маяться?

— Это ты зря. Пошла бы в монастырь, покаялась бы. Крови на тебе нет. Там сестры помогли бы, а померла, так по-людски и похоронили бы.

— Нет, князь, не пойду. Хочешь, тащи силой. Только доволочишь ты меня до первой топи, не дальше.

Савельев вздохнул и сказал:

— Ладно, оставайся. Тропа будет открыта. Передумаешь, выйдешь к людям.

Князь обошел логово разбойников, в последний раз оглядел его. Горбун подхватил связанную Автодью и понес на плече легко, как перо.

Они вышли на дорогу, когда появилось солнце, лучи которого пробили поредевшие тучи. Светило стаяло в зените.

«Как же быстро время летит! Я вроде бы только что голову ломал над тем, как бороться с шайкой, а уж все позади», — подумал Дмитрий.

Горбун бросил Авдотью в телегу с золотом.

К Савельеву подошли Опарь и Осин.

— Князь, твой замысел удался полностью, — сказал Егор.

— Вот теперь радости во дворце будет! — воскликнул Опарь. — Только князь Микулинский очень удивится.

Савельев взял суму с иконой, забросил ее на плечо и дал команду в обход села Дубино идти в Тверь, к Васильевским воротам.

Опарь тоже выслал вперед гонца.

Поэтому встречать объединенную дружину вышла едва ли не вся Тверь. Началось с посада, жители которого приветствовали славных ратников, грозили бабам, женам, сестрам, детишкам разбойников. Но никто не кинул в них ни камня, ни горсти земли. Ратники плотно обступили баб и детей.

За рвом у моста стоял князь Микулинский. Позади него держалась небольшая свита.

Савельев окликнул Опаря, и тот подъехал к нему.

— Ты послал гонца в город, Петр Данилович?

— Я, князь. Не сдержался, хотел поделиться великой радостью.

— А разве я разрешил тебе делать это?

— Но, Дмитрий Владимирович, что в том плохого?

— А то, воевода, что нам надо было тихо войти в Тверь. Зачем этот шум?

— Думаешь, найдутся смельчаки, готовые еще раз посягнуть на клад?

— Здесь, в городе и округе, таких точно не будет, а вот дальше — не знаю. Богатство слишком уж велико. Ради него лихие люди пойдут на все. Но ладно, что сделано, то сделано.

Князь Микулинский с распростертыми объятиями подошел к Савельеву.

Тот соскочил с коня, но обниматься не стал.

— Это лишнее, Дмитрий Иванович, — сказал он. — Тебе уже доложили, что золото и икона у нас, весь клад взяли. Прикажи Опарю доставить его в безопасное место и выставить усиленную охрану, в которую, кроме его ратников, войдут и мои люди.

— Конечно, Дмитрий Владимирович! Я сделаю все, что надо. Но ты меня удивил! Это же надо было такую игру затеять! Сам будто в Новгород поехал, а собрал войско тут, у меня под носом, выманил лиходеев из топей и перебил. Но ты имел полное право на это.

— Это ладно. Что-нибудь о новых следователях известно?

— Да, вечером они должны быть здесь. Главным у них князь Земнов-Орехин Борис Александрович, с ним пять бояр да дружина числом в сотню. Воевода Дмитрий Глебов. Они с утра вышли из Каменки и сейчас уже где-то на половине пути. Я недавно послал людей навстречу им.

— После того как получил сообщение о том, что нам удалось вернуть вторую часть клада с иконой и побить шайку?

— Признаюсь, Дмитрий Владимирович, да.

— Понятно. Мы, как видишь, привели с собой семьи разбойников.

— Вижу. Я им устрою веселую жизнь. Они узнают, как идти против власти.

— Их вины ни в чем нет.

— Как это нет, Дмитрий Владимирович? Это же жены и дети кровавых лиходеев.

— И что? Это вина?

— Беглые холопы.

— Коли смогли убежать так, что их не поймали, то уже и не холопы. Разве нет?

— А что же мне с ними делать?

— Я смотрю, тут настоятельница монастыря.

— Да, матушка Ольга.