Лошади и сейчас демонстрировали свою дрессировку, при непосредственной близости мертвецов они не издали ни звука, но Апачи трясся от ужаса всем телом, и его дрожь передалась хозяину.

Бенни пытался осмыслить увиденное. Трудно было поверить в то, что они все просто приволоклись сюда из-за идущих под наклоном вниз дорог, что зомы просто следовали безжалостной силе гравитации. Для такого объяснения их было слишком много. Возможно, они преследовали каких-то людей, и после убийства им некуда было идти и ничто не привлекало их внимания. Некоторые зомы, скорее всего, были когда-то людьми из этих машин, убитыми и восставшими без последующего импульса и цели. Жесткая трава покрывала их до пояса, а некоторых полностью обвил плющ, глициния и лоза. Здесь были солдаты, няни, дети, навсегда оставшиеся детьми, простые люди, старики. Многие из них были покрыты следами жутких укусов, послуживших причиной смерти. Они просто стояли здесь под полуденным солнцем. Это было весьма странное зрелище — мертвецы замерли, словно статуи.

Нет… даже не так. Они больше походили на надгробные плиты, и их собственные тела обозначали место, где они умерли, место, в котором они будут пребывать вечно. Не замурованные в ящик, но пойманные в гниющую плоть, которая может двигаться, может охотиться и нападать, но застывающую навечно в отсутствии чего-либо, привлекающего их внимание. Подобные мысли были так же ужасны, как и печальны. Внезапно Бенни почувствовал, как что-то глубоко в душе начало меняться. Его страх, бывший огромным, как все «Гниль и руины», казалось, отступал. Не полностью, но достаточно для осознания этого. И он думал, что знает почему.

Во время первого похода в «Руины» Том говорил, что страх делает человека умным, но сейчас Бенни осознал, что брат имел в виду больше осторожность, нежели сам страх. Эти зомы, все до последнего — даже самый маленький ребенок — убили бы его, если бы могли, но никто из них не намеревался вредить ему. Намерение, стремление, желание… ничего из этого не было частью их природы. В них было не больше злобы, чем в солнечном ударе или бактерии на ржавом гвозде, и, поняв это, он почувствовал, что его ужас уступает место принятию их как чего-то просто опасного. Сокрушительная ненависть к мертвецам, которую он однажды затаил, угасла полностью; она потухла в доме Гарольда Симмонса. Остался только страх, который тоже сейчас колебался.

С другой стороны, Чарли все еще пугал Бенни. Он был намного опаснее любого отдельного зома на планете, потому что его злоба была сознательной.

Понимание разницы между двумя этими видами угрозы — неосознанной и намеренной — вспыхнуло, как невероятное озарение, и Бенни захотел поделиться этим с Томом, но не сказал ничего. Сейчас для этого определенно было неподходящее время.

Том резко развернулся в седле, всматриваясь в дорогу позади них. Бенни увидел, что несколько зомов уловили движение и подняли свои высохшие лица.

— Что?

— Что-то горит, — ответил Том, и Бенни тут же учуял это. Серное зловоние, очень хорошо ему знакомое. Он чуял этот запах сотни раз в те дни в яме, когда они подрывали динамит, чтобы обрушить слои глины и раскрошить скалу на пепелище и частично обожженные кости.

— Фитиль! — закричал Бенни. Или… думал, будто закричал. Действительно сказанные им слова были поглощены мощной взрывной волной, которая вырвала четверть тонны песчаника из отвесных скал. Пылающие облака с обломками мусора обрушились с обоих валов в перевал, вывалились на тропу, укрыли землю. Апачи издал пронзительный звук, встал на дыбы и рванул подальше от тонн щебня, разбивающегося вдребезги повсюду вокруг них.

Бенни продолжал кричать, когда лошадь понеслась галопом на полной скорости прочь от обваливающейся стены… прямо к морю зомби. Каждый повернулся к нему, тысячи черных ртов открылись, две тысячи белых восковых рук потянулись вперед, пока он бесконтрольно летел на них.

Есть моменты, которые определяют всю человеческую жизнь. Когда все то, кем человек является, и то, кем, вероятно, станет, балансирует на одном решении. Жизнь и смерть, надежда и отчаяние, победа и поражение ненадежно колеблются от выбора, принимаемого в этот момент. Такие события не контролируются счастливой случайностью, не прикидываются удачей. Ситуации, в которых человек добивается своего права на жизнь или не добивается.

Лошадь Бенни Имуры неслась на смерть так уверенно, как будто тропу разметили указательными знаками. Если бы он ничего не сделал, то обезумевшая и напуганная лошадь врезалась бы в толпу зомби, и Бенни бы умер. Попытайся он остановить Апачи, зомы окружили бы его и вытащили из седла. Если бы он спешился и побежал, то был бы схвачен и в итоге погиб. Оставался всего один возможный выбор, являвшийся настолько же маловероятно удачным, насколько и безрассудным. Бенни Имура, который в сомнениях покинул дом со своим братом десять дней назад, не мог принять такого решения. Бенни Имура, который столкнулся с ожившим трупом художника Саккетто, но еще не встретился с другими ужасами, произошедшими прошлой ночью, не выбрал бы подобный вариант.

И когда Апачи несся прямиком к голодным ртам, губы Бенни шептали лишь одно слово. Это был не крик о помощи. Не имя брата. Не молитва. В его сознании было только одно, значимое больше его собственной смерти, сильнее, чем страх перед живыми мертвецами.

Он закричал:

— Никс!

И выхватив свой деревянный меч, шлепнул Апачи по боку так сильно, как мог, и бросился на монстров.

Лошадь отреагировала на удар и вдохновленную решительность наездника. В три галопных прыжка, ее бег превратился из колеблющегося смятения в целеустремленную атаку. Бенни закричал, когда широкая грудь Апачи врезалась в первый ряд зомби. Его правая рука поднималась и падала, поднималась и падала, нанося удары грубым краем крепкого деревянного меча по лицам и рукам, шеям и плечам. Мертвецы добрались до него, но он брыкался обеими ногами, удар, еще удар и еще один. Апачи, покрытый ковром, чувствовал только легкую боль от укусов, но мертвецы не могли прокусить защиту и навредить ему. Более того, даже усиливали возрастающую ярость животного. Конь вздымался на дыбы и лягался подкованными сталью копытами. Челюсти разбивались на кусочки, черепа раскалывались, и они уже прорвались через первую линию и мчались к застопорившимся машинам. Зомы повернулись и потянулись следом, а те, кто был впереди, неуклюже хромали к лошади.

Бенни резко поворачивал Апачи и дергал поводья, чтобы побудить его вставать на дыбы снова и снова. Копыта опускались со всей силой и яростью животного весом в полтонны, искалеченные тела падали позади. Гамаши из ковра укрывали ноги Бенни, но он не надел защитную куртку. Если бы он упал или монстры ухватились бы за запястье, тогда лишь последние капли кадаверина защитили бы его. Но события разворачивались с такой скоростью, что это не выглядело так, будто у зомби есть время реагировать на отвратительный химикат. И отпугнет ли вещество кого-то из зомов, Бенни сказать не мог.

— Пошел! Пошел! — закричал Бенни, и Апачи рванулся вперед на следующую линию мертвецов. За их линией открывалась земля. Меч взлетал и падал, и Бенни чувствовал, как удары дрожью отзываются в руке, но использовал боль, чтобы разжигать ярость. Он вытащил охотничий нож левой рукой, пронзая и отрубая конечности, пытающиеся стащить его вниз, выкрикивая невнятные вопли, заполнившие воздух. Но лезвие врезалось в кость, отдача вывернула нож, и он вылетел.