Марк вдруг страшно заторопился – так захотелось посидеть под оранжевой лампой! Побриться, сполоснуться, одеться… Быстрей, быстрей, быстрей!

Сдергивая с крючка банную простыню, он свалил со стиральной машины невысокую разноцветную стопку полотенец поменьше. На влажные плитки шлепнулась серебристо-розовая сумочка, даже, пожалуй, маленький, с половину книжки, портфельчик. Крышка его в полете отстегнулась – черт его знает, как в этих девичьих штучках все устроено, – и на полу образовалась пестрая кучка.

Обругав себя за неаккуратность, Марк начал торопливо запихивать в «портфельчик» разнообразные дамские причиндалы: тюбики, коробочки, конвертики, финтифлюшки вовсе уж непонятного назначения. Из раззявленной записной книжки – крошечной, такой же серебристо-розовой, как сумочка, очень девичьей – высовывался использованный тест на беременность. В аккуратном прозрачном пакетике. Положительный.

Не может быть!

Марк потряс головой, пошвырял, уже не особо заботясь об аккуратности, в сумочку все подряд, бросил – как было – на подзеркальник. Переложил обратно на стиральную машину, пристроил сверху полотенечную стопку. Еще раз вытянул «портфельчик», заглянул – палочка теста мирно лежала в записной книжке, ничего ему не померещилось.

Не может быть!

Нет, ребята, ну в самом-то деле! Все-таки со всеми своими закидонами, фокусами подсознания и полным погружением в мир собственных фантазий, все-таки он был взрослый мужик. И как работает женский организм, представлял вполне отчетливо. Организм Полины работал ровно так, как ему природой и было положено – со всеми своими ритмами. Во всяком случае, за последние месяцы Марк мог, в общем и целом, поручиться – при всей «писательской» рассеянности наблюдательность у него присутствовала.

Забавно.

Если бы он писал современные, а не «исторические» детективы, вполне можно было подобную ситуацию использовать.

Да, забавно. Даже любопытно.

Если женские ритмы Полины в норме, то откуда тест? Старый? Вряд ли за время своей балетной карьеры она успела родить, да и зачем хранить «две полоски». Делала аборт? Опять же – зачем хранить свидетельство «залета»?

Чужой? Еще того не легче.

В общем, как ни крути, вопрос во всех случаях один – зачем это хранилось? И вполне очевидный, во всяком случае, единственно логичный ответ – чтобы как-нибудь при удобном случае использовать. Все-таки он детективы писал, а не сказочки про принцесс. При сложении двух и двух у него обыкновенно получалось четыре. А не тридцать семь, полтора или апельсин.

– Забавно. – Марк проговорил это вслух и почему-то удивился звуку собственного голоса.

Нет, он не почувствовал никакой волны праведного гнева, не почувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах или что-нибудь в этом роде. С чего тут сердиться-то? В конце концов, Полина же пока что не пыталась на него давить таким вот глупым способом. А если бы и пыталась… Скорее ему в очередной раз стало бы ее жаль.

Да, ее. Марк вдруг осознал, что подумал это с маленькой буквы. Его Алина, его, Она так бы никогда не сделала.

Ну и что? Роман романом, а жизнь жизнью.

Полина очень, очень, очень помогла ему в работе. Ну так нельзя же требовать, чтобы она была столь же идеальна, как героиня его Главного Романа. Который, какие бы кошмары ни гнездились в мозгу, наконец-то готов. Все прочее на этом фоне – сущие пустяки.

Александр же Витальевич с его требованием непременно убить главную героиню (и чтоб непременно руками ее загадочного безымянного поклонника!) – для пущей трагедийности произведения – может идти в туман.

И совершенно не имеет значения, что старший Иволгин со своими «требованиями» ему всего лишь снился – для Марка сон и явь были одинаково реальны. Пожалуй, сны он воспринимал даже ярче, острее. Больнее. Оно и понятно: реальность можно игнорировать – сосредоточиться на музыке в наушниках, на мыслях, на воспоминаниях, да хотя бы просто зажмуриться! И нет никакой этой вашей «реальности». Со сновидениями такая штука не проходит – они внутри тебя, и ты внутри них, не зажмуришься, не отгородишься, не переключишь, как в телевизоре, каналы.

И тем не менее – довольно. Не будет Иволгину-старшему никакой «пущей трагедийности» в виде ужасной смерти главной героини от рук самого верного ее почитателя. Нетушки.

Не дождетесь, усмехнулся Марк, вспомнив старый анекдот. Вся конструкция Романа выглядит совершенно законченной. Или (чего скромничать) просто – совершенной. Марк даже немного гордился собой: кажется, еще никогда он не работал с такой скоростью. Может, и нет у него никакого невроза? Может, зря он позволил Татьяне запихнуть его к этому придурку от психологии? Наглый, самоуверенный выскочка! Что он может понимать в писательской душе? И не только в писательской: откуда сопляку понять взрослого сложившегося (и поэтому очень непростого) человека?

Марк поежился. Думать о «выскочке» было неприятно. Ну его, в самом-то деле! Наплевать и забыть. А Татьяне он скажет… А с какой, собственно, стати, Марк должен что-то говорить Татьяне? Он взрослый, он сам знает, что и как нужно делать.

Главное – Роман. Все-таки оставить название «Баланс» или… Ладно, это можно сделать потом, при финальной – чистовой – обработке текста. Через недельку, через две.

Марк знал: скоро, очень скоро эйфория «я сделал это» сменится безнадежно унылыми сомнениями – а что я, собственно, сделал? Какую-то невнятную и корявую фигню, кажется. Господи, зачем это?

Татьяна хорошо знала этот этап его работы. Называла «синдромом демиурга», «тяжестью шапки Мономаха» и еще – «воскресной депрессией». По аналогии с шестью днями творения и следующим за ними днем отдыха. Утешать, кстати, никогда не утешала – полагала, что незачем, ибо бессмысленно: нормальный творческий отходняк. Выгоняла гулять, в спортзал, в бассейн, вытаскивала на лодочные или лыжные – смотря по сезону – прогулки. И, надо сказать, физическая нагрузка в сочетании с «кислородом» делали свое дело – «воскресная депрессия» довольно быстро отпускала, сменяясь столь же привычным страхом перед следующей книгой: не смогу, не получится или получится какое-нибудь типичное «не то». К этому моменту Татьяна обыкновенно уже прочитывала – вдумчиво, что называется, с карандашом – завершенный роман, тыкала Марка носом в несколько выловленных шероховатостей и резюмировала, слегка склонив голову набок: «А ты знаешь, очень даже ничего».

Вот это самое «очень даже ничего» до сих пор было для Марка куда как слаще любых хвалебных отзывов, любых журналистских и литературоведческих дифирамбов.

Интересно, что Танька скажет про «Баланс»? Потому что – а кому еще читать? Да, ради этого романа он, как это когда-то называлось, «ушел из семьи» (вот глупость-то!), но разве это может иметь какое-то значение? Разумеется, Татьяна должна прочитать. И сказать свое «очень даже ничего».

Или…

Ладно, рано пугаться, еще успеется. Главное – роман готов.

Закончен.