Эксперт Шапталь оценила, прикинув, что с таким парнем она бы непременно захотела познакомиться.

– Ваш случай совсем иной. Для начала требуются подробные показания…

Девушка рассмеялась.

– Не дождетесь! Не знаю, что за порядки на этом летающем корыте, но давать показания я буду только на территории Франции в присутствии адвоката. Точка!

– На территории Франции вы показания давать не сможете, – голос неизвестного загустел тяжелой горячей смолой. – В принципе, мы можем отпустить вас прямо сейчас. Есть такая операция – выжигание памяти. Маленький фрагментик можно удалить практически без последствий, но вы узнали слишком много. Хотите остаться растением до конца своих дней?

Мод закрыла глаза, и в темноте стало еще темнее.

– А еще можно отрезать руки, снять кожу, изнасиловать и распять на кресте.

Встала, нащупала подлокотник, сжала пальцы.

– И остаться людоедом – до конца своих дней. У вас, надеюсь, все?

– Думал, вы захотите узнать о судьбе своих спутников, – равнодушным тоном проговорил незримый.

Мод постаралась не дрогнуть лицом.

– Конечно, думали. Еще одна возможность для шантажа. Но мне почему-то кажется, что нас троих вы не проглотите.

* * *

Большая выставка Теодора Жерико должна была открыться в Лувре, в галерее Карусель. Власти подготовились основательно, предусмотрев все возможные меры безопасности. Эксперт Шапталь тоже отнеслась к делу серьезно. Все известные коллекционеры работ великого романтика занесены в картотеку, теперь же ей хотелось посмотреть на них вживую. Знакомиться не собиралась, иногда более полезен взгляд со стороны. То, что Прюдом там будет, она не сомневалась – обязан! Много работ привезено из провинциальных музеев, редкий случай увидеть все сразу. А вот похищения на этот раз почему-то не ждала. Не из-за усиленной охраны, напротив, Прюдом из тех, кто любит рисковать. Однако девушка уже начинала понимать логику своего профессора Мориарти. Выставка – праздник, нечто вроде перемирия. Неведомый ценитель неспешно, с толком, присмотрится к каждой картине, выберет, занесет в свою собственную картотеку.

Опознать его не надеялась, но в глубине души самонадеянно мечтала, что Прюдом подойдет к ней сам.

Поддельный Энгр – перчатка, брошенная ей в лицо. Картину Мод изучила очень тщательно, и сделала свои выводы. Прюдом не просто написал неплохую копию, он честно попытался понять мастера, пойти его путем – от геометрически идеального рисунка к столь же математически выверенной палитре. Не получилось, Энгр и Жерико – считай, антиподы, олимпийское спокойствие и романтическая ярость. У Прюдома в жилах – слишком горячая кровь.

На выставке Мод бывала каждый день, присматриваясь больше к людям, чем к картинам. Вернувшись домой, в квартирку о трех вагонах, записывала впечатления, пополняла картотеку. Немедленного результата не ждала, надеясь, что ворох фактов рано или поздно сложится в систему. Повидала почти всех коллекционеров с тугими кошельками, выделила из них тройку наиболее перспективных и уже приготовилась к тому, что на этом все и завершится. Поединок с Прюдомом, бой с неуловимой тенью, кавалерийским наскоком не выиграть. У профессора Мориарти имеется своя картотека, и он уже сделал нужные пометки в ее карточке.

Очередной день никаких сюрпризов не принес. Публики на этот раз было значительно меньше, только у грандиозного и страшного «Плота Медузы», как обычно, собралась толпа. Мод отошла подальше, к поздним работам. Ей они были понятней. Романтическое буйство ушло, остались горечь и безнадежность, сквозь которые проступало истинное величие умирающего мастера.

Портреты безумцев отталкивали непривычным запредельным реализмом и одновременно странно притягивали. Девушке внезапно показалось, что это и есть истинный автопортрет Теодора Жерико. Прюдом это тоже оценил…

– Такое впечатление, что он рисовал самого себя, – негромко проговорил незнакомый мужской голос, и Мод согласно кивнула. Потом опомнившись, поглядела на того, кто стоял рядом. Светло-серый смокинг, жилет, расстегнутый на верхнюю пуговицу, галстук-бабочка в тон, из нагрудного кармана, с нарушением всех приличий, выглядывает чья-то визитная карточка…

– Я вас знаю, мадемуазель Шапталь. Вас называют внучкой Энгра.

Она вновь кивнула, почему-то совсем не удивившись, посмотрела ему в лицо, не думая, прикрыла ладонью родимое пятно на щеке.

– Д-да. А вас все почему-то называют Шефом.

Он что-то ответил, завязался разговор, но Мод вдруг поняла, что не слышит саму себя. Негромко, словно предупреждая, звякнули ключи в сумочке, а затем тяжелым колоколом громыхнула в висках прóклятая кровь ее настоящего деда. Стены зала истончились, беззвучно уйдя под землю, и к раскрывшемуся над головой небу взметнулись черные крылья мельниц, начиная свой извечный ход – по кругу, по хрустальному витку. Жернова завертелись, и жизнь, рассеченная черной чертой, началась заново.

Ее визитную карточку он сунул в нагрудный карман, словно пополняя коллекцию. А вечером, немного придя в себя, эксперт Шапталь вынула из картотеки карточку иную – с его фамилией. Затем достала листок с кругом посередине, положила на стол – и ударила кулаком прямо по написанному в центре имени. Боли не почувствовала, словно рука обратилась в камень.

Господин Прюдом исчез без следа. Остался – Шеф.

4

– Да пусть говорят, чего им хочется, – махнул рукой один из «красных» (кличка – Лейпциг). – Пропаганда – она и есть пропаганда. Я в плен и сам не собираюсь.

Пили чай, настоящий, если судить по запаху, только очень бледный, почти прозрачный.

– Чего я русским товарищам скажу? Не захотел в «кацете» подыхать – и записался в ублюдки? Такое и вправду не поймут. А если уйти, да еще с оружием, да в отряд собраться…

Не договорил, на соседей покосился. Слева-то свои, «красные», а вот справа…

– И за кого драться, камрад? – вяло отреагировал правый фланг (кличка Капсюль). – За румын? В Испании хоть понятно, свои – чужие. Против русских, я, между прочим, и повоевать согласен. Но, конечно, не ублюдком.

К чаю, к всеобщему изумлению, полагался сахар, по целых два кусочка на каждого. Настроение сразу поднялось, потому и не ругались, фразами перекидывались.

С утра – пробежка, впереди – загадочная «тактика». Это ничуть не пугало, после Губертсгофа происходящее очень напоминало внезапный отпуск с усиленной кормежкой.

– Только по-настоящему воевать нам, думаю, не придется. Кому мы такие нужны? Солдата год учить надо, а уж, к примеру, разведчика или диверсанта! Будем тыловой командой, вагоны разгружать или, допустим, дороги ремонтировать.

Лонжа невольно кивнул. Расписание видел не только он, и выводы у всех совпадали. В этом не было бы ничего странного, и такие команды на войне нужны, – если бы не памятный разговор в следственном кабинете «Колумбии».