* * *

– Извините, не догадалась уменьшить яркость. Сейчас сделаем… Садитесь, здесь свободная койка. Два шага вперед – и налево.

То, что комната – камера в Бастилии! – невелика, Мод тоже успела заметить. Стены ей показались белыми, словно в операционной.

– На месте! Правое плечо вперед!..

Койка с непривычки показалась очень жесткой. Девушка нащупала тонкий, с полотенце, матрас, плоскую, словно блин, подушку…

– Тюрьма, как я понимаю?

Синеглазая негромко рассмеялась.

– Официально – Блок № 25, в просторечии… Как это точнее по-французски? «Боковина»? Нет, «боковушка».

Мод с трудом разлепила веки. К счастью, белый океан исчез, превратившись в неяркий желтоватый сумрак. Девушка в странном костюме стояла рядом, держа в пальцах сигарету.

– Надеюсь, вы курите. Здесь разрешают, иначе я пригрозила устроить сухую голодовку.

Стены и в самом деле оказались белыми и гладкими. Не дерево, не металл… Светильник, похожий на крышку от мыльницы – точно в центре такого же гладкого потолка. Окон нет, зато на одной из стен – панель с дюжиной разноцветных кнопок. Столик в дальнем углу, две койки, один табурет, на нем – пепельница. Почти как в кемпере, только белого цвета перебор.

– Надеюсь, мы не в Германии? – на всякий случай поинтересовалась Мод.

Синеглазая щелкнула зажигалкой.

– К счастью, нет. Мне строжайше запрещено вам что-нибудь рассказывать, приказы я обычно выполняю, но ничто не помешает нам сыграть в угадайку. Вы будете спрашивать, а я – очень красноречиво молчать.

Отложила сигарету, выпрямилась, расправила плечи:

– Разрешите представиться! Подследственная Оршич. Разжалована, исключена из списков части, отдана под трибунал!

Прозвучало настолько внушительно, что Мод и сама встала.

– Эксперт Шапталь. Арестована непонятно кем неизвестно за что. Подозреваю, за любовь к живописи.

Синеглазая согласно кивнула.

– Они могут. Любовь к живописи – это прекрасно! А я всего-навсего хотела убить Гитлера… Вероника!

– Мод. Но если вы немка, то лучше… Матильда!

Рукопожатие было коротким и крепким. Эксперт Шапталь вдруг поняла, что совсем не жалеет о случившемся. Бастилию здесь еще не взяли…

Но ведь возьмут когда-нибудь!

* * *

– Они меня сонной застукали, даже пистолет не успела выхватить. Сама виновата, поленилась лишний круг сделать, вот в хвост и вцепились, проследили. База у меня была очень удобная, пещера в отвесной скале, вверх метров двести, вниз – чуть ли не километр. Расслабилась…

– У вас, Вероника, были крылья?

– Красноречиво молчу… Подошли, забрали пистолет – и пожелали доброго утра. Драться не стала, все равно бы скрутили. Доставили сюда, переодели в парадную форму, сорвали погоны, потом награды. Стою, чуть не плачу, а мне – про высокую политику.

– Они… Которые здесь… За Гитлера?

– Ни за кого, за себя. Друзей нет, есть интересы. Не знаете, куда попали, Матильда? Сказать не имею права, но на ваш первый вопрос отвечаю «нет».

– Мы не под землей?

– Вообще не на Земле.

Портрет на парадной лестнице. – Материалы пленума. – Выставка Жерико. – «К оружию, граждане!» – Легион «Кондор». – Старый порядок

1

Лицеистка Матильда Верлен политикой совершенно не интересовалась. Министры и депутаты представлялись ей маленькими, толстыми и ужасно противными, как на карикатурах Оноре Домье. Короли со старых портретов нравились куда больше, но их царственная череда прервалась слишком давно. Иное дело – Великая война, когда было холодно, голодно и страшно. Матильда знала, что во всем виноваты злые и жестокие «боши», которые убили ее дядю и еще миллион ни в чем не повинных французов. Арт-нуово и экспрессионизм не нравились ей не только сами по себе, но и потому, что их придумали те же самые «боши». Когда подросла и начала пролистывать газеты, то невзлюбила немцев еще больше. Мало им одной войны, вторую подавай!

– Франция ничуть не меньше виновата, – сказал ей как-то учитель. – Сначала отрывала от Германии куски, не давая объединиться, а потом, когда случился Седан, завопила о реванше. Я вырос под этот вопль. Войны хотели все – и получили по полной. Я сохранил кое-что из фронтовых рисунков, потом как-нибудь покажу. Не сейчас, сперва научись рисовать гипс.

Учитель умер, когда Матильда лежала в частной наркологической клинике, куда отправили ее насмерть перепуганные родители. О смерти никто не сказал, на похороны она не попала и только пару месяцев спустя решилась постучать в знакомую дверь.

Мастерская была почти пуста. Вдова продала большую часть работ, но альбом, с которым учитель вернулся с войны, все еще лежал на одной из полок. Матильда открыла первую страницу – и вздрогнула. «Один художник взял и нарисовал собаку, да такую, что от живой не отличишь…» Собака висела на дереве, на голой сухой ветви, похожая на разорванную тряпку. А внизу равнодушно ступали по грязи уродливые чудища в надвинутых на самые глаза касках-«адриановках». Сбоку подпись: «После обстрела. Амьен, март, 1918 год».

Матильда досмотрела альбом до конца, закрыла – и ушла, едва попрощавшись. На душе было темно и пусто, словно в могиле, ждущей мертвеца. Учитель, человек, ставший для нее всем, предал – и предал дважды. Умер, оставив ее одну – и посмел нарисовать такое. Давид, Жерико, Энгр, великие мастера Салона, олимпийская выверенная красота – и рваная тряпка на дереве.

«И это будет все равно – собака!»

Целый год она не притрагивалась ни к кисти, ни к карандашу. Живопись и любовь потеряли всякий смысл.

Достать кокаин в славном городе Париже оказалось более чем просто.

* * *

– Планета Зеленого Солнца и самолеты без моторов, – синеглазая усмехнулась. – Догадываюсь, о ком вы говорите. Его портрет висит на парадной лестнице в нашей академии, как раз рядом с моим.

– С вашим портретом? – вскинулась Мод. – Хотелось бы увидеть!

– Вам бы не понравилось. Этакий идол жертвенного героизма в полный рост на фоне корабля и черного неба. Всегда отворачивалась, если мимо проходила. Сейчас уже наверняка сняли, только и осталось, что пятно на стене.

Эксперт Шапталь представила, каким мог быть портрет, если бы его писала она сама. Никакого черного неба, яркий солнечный день, морские волны – и белые паруса на фоне синевы. Серый и скучный броненосец рисовать не хотелось.

– Вы сказали «корабль». Значит, он, Франсуа Трамбо, все-таки был моряком?

Вероника поглядела на дверь, затем на панель с кнопками…

– Вот сейчас я и проговорюсь… Вы думаете, зачем вас ко мне посадили? Пустой камеры не нашлось? Все очень просто, Матильда, одним дуплетом – двух бедных зайчишек. Я ввожу вас в курс дела, где, что и как – и получаю лишнюю статью в приговоре за нарушение приказа. Разглашение секретных сведений – и далее по списку, вплоть до государственной измены… Извините, что о таком приходится говорить.