— Преувеличиваю? Взгляни на себя, на свои руки, во что превратилась! Теперь ещё и этот мешок с блохами приволокла…

— У Хруста нет блох, и что не так со мной и моими руками? — Голос, несмотря на все усилия, под конец скакнул, сорвавшись.

— Кожа, как сметана. Тебя теперь за руку не возьмешь — выскальзывает. И сама раскоровела.

Я аж задохнулась. Кожа у меня и правда выправилась от ежедневных молочных ванночек, больше не напоминает зернистый пергамент и не вызывает желания спрятать ладони за спину, подальше от чужих глаз. И да, я поправилась на регулярной кормежке, но ровно настолько, чтобы не греметь костями: теперь, по крайней мере, спать на животе не больно — тазовые кости не упираются в жесткий матрас. И все равно я одна из самых тощих фрейлин. Это все мелкие несправедливые придирки!

— А тебе бы хотелось, чтобы я осталась грязной дикаркой! — в запальчивости выкрикнула я, запоздало осознав, что использовала то же слово, что и королева.

— Дикаркой ты мне больше нравилась!

— Ага, чтоб была такой же нелюдимой и озлобленной на весь мир, как ты!!

Повисла тягостная пауза.

Если б можно было, откусив себе язык, вернуть слова назад, я бы не задумываясь это сделала. Людо посмотрел так, что я почувствовала себя распоследней дрянью, молча вернулся к дальней стене, взял в руки пластину и продолжил обтесывать её, возобновляя прерванное моим приходом занятие.

Меня мелко трясло. Я взяла вульписа на руки, вынесла за дверь и поставила на землю, прошептав:

— Подожди тут, малыш, хорошо? — Ответом был душераздирающий взгляд и жалобное поскуливание. — Нет-нет, это очень ответственная задача. Если кто-то приблизится, дашь сигнал. Вся надежда на тебя.

Вульпис оживился и принялся важно расхаживать перед дверью, высоко задирая лапы и с подозрительным прищуром поглядывая вокруг.

Я снова опустила засов и несмело подошла к Людо. Он даже не обернулся, сидя спиной.

— Какая хорошая табличка, — робко произнесла я, устраиваясь рядом на полу и заглядывая ему через плечо.

Паузу заполнило визгливое вжиканье инструмента.

— Я бы сама в жизни не справилась, пришлось бы придумывать что-то другое.

Вжик-вжик.

Я подлезла под руку, получила ладонью в лоб, но не сдалась и навалилась сзади, обняв его и прижавшись щекой к спине.

— Мне так жаль, Людо, — шмыгнула я. — Ненавижу с тобой ссориться!

Скрежет прекратился. Брат поднял свинцовую пластину округлой формы дюймов пять диаметром[22] и покрутил перед моим носом.

— Пойдет?

— То, что нужно! — обрадовалась я окончанию бойкота.

— Ты правда так считаешь?

— Да, она идеально подходит.

— Ты правда считаешь меня озлобленным и нелюдимым? — терпеливо пояснил он, откладывая пластину и инструмент.

— Нет! Конечно, нет! Я так сказала специально, чтобы обидеть тебя. Но когда тебе плохо, мне в сто раз хуже, особенно если тебе плохо из-за меня. Пожалуйста, прости! Я не хотела тебя задеть!

— С чего ты взяла, что задела? — Он улыбнулся углом рта, искоса посмотрев на меня. — Ладно, так и быть, прощена.

Я со счастливым криком повисла у него на шее.

— А ты правда считаешь, что я раскоровела?

— Вообще-то да. Даже дышать сейчас под твоим весом трудновато.

— Ах так! — Я вскочила на ноги и прыгнула на него. — Тогда я тебя задавлю!

Мы, хохоча, покатились по земле, и возня закончилась моей полной капитуляцией и мольбами о пощаде в связи с щекоткой.

— Так мы никогда не закончим с этой табличкой, — все ещё смеясь, я оперлась о его плечо и встала.

— Что писать? — неохотно поднялся Людо.

— Вот это.

Я пошарила в поясе и протянула ему заготовленный клочок пергамента, на котором нацарапала символы, похожие на те, что были на той, настоящей, табличке из деревни. Несколько слов всплыли в памяти целиком. Но, поразмыслив, я велела брату от греха подальше скопировать их без последней буквы. Его изначальное предложение просто выбить зловещие закорючки сразу отвергла — Бодуэн не дурак, и все должно смотреться серьезно. Возможно, он тоже когда-то сталкивался с проклятиями и знает, как примерно выглядят подобные письмена. Пусть поймет, что это не шутки.

Пока брат процарапывал штихелем слова по спирали от края к центру и разделял их вертикальными линиями, я сидела, скрестив ноги, и, подперев щеки руками, наблюдала за его работой. Возвращаться к поссорившей нас теме не хотелось, но разговора так или иначе не избежать. Лучше по горячим следам все прояснить. Я тяжело вздохнула.

— Почему ты против Хруста?

Людо поднял глаза.

— А как бы тебе понравилось, приведи я кого-нибудь третьего в нашу жизнь, не спросясь тебя? Первая бы набросилась с упреками.

Я открыла рот и… закрыла. Он прав: наверняка, набросилась бы, ещё похлеще, чем он. Людо снова склонился над пластиной и с силой вдавил лезвие в мягкий свинец.

— Делай, как знаешь, ты ведь все уже сама решила. Но не жди, что гаденыш станет и моим любимцем.

И хотелось бы возразить, а нечего… Я ведь и правда решила за нас обоих.

Упоминание третьего воскресило в памяти слова Бодуэна о том, что Людо когда-нибудь женится. Женится, и эта третья вытеснит меня из его сердца… В животе растекся талый снег.

Я посмотрела на брата — упавшие волосы скрывали выражение лица, он снова полностью погрузился в работу. Встряхнул рукой, разминая запястье, и сползший рукав обнажил кусочек желтой ленты. До сих пор не снял подарок Бланки. Уверена, мне назло. Надеюсь, что назло…

По мере того, как символы заполняли круг, противный холод тоже раскручивался внутри меня тошнотворной спиралью. А вдруг Людо уже задавался вопросом женитьбы, просто мне не говорил? Вполне вероятно… Только спрашивать нельзя, потому что, если не задавался, я сама посею в нем эту мысль, как Бодуэн — во мне. Но чем сильнее я старалась прогнать назойливый образ, тем крепче он ввинчивался в голову. Бодуэн прав: когда-нибудь брат, наверняка, задумается. Может, уже думает, прямо сейчас, процарапывая треклятые значки… В этот момент Людо зачесал волосы назад таким привычным знакомым с детства движением, и я всем сердцем до дрожи, до помутнения в глазах возненавидела ту будущую пока ещё безликую незнакомку, что отнимет его у меня.

— Не думай о ней! — выдохнула я, подавшись вперед и судорожно обняв его за шею.

— О ком? — удивился Людо и погладил мои руки.

— Ни о ком, думай только обо мне…

— Я только о тебе и думаю. О Скальгердах, и о тебе.

Я отодвинулась, сорвала ленту Бланки, повязала свою и снова тесно к нему прильнула, зажмурившись и боясь отпустить. Людо стиснул меня в ответ до хруста костей, ткнулся носом в волосы и поцеловал в висок, потом, скользнув ниже, в скулу и ещё ниже — осторожно в уголок губ.