— Разумеется. Рискну предположить, что волосы он им тоже сострижет. Когда все это проделают, накорми их по–моряцки и размести там, где ягнята обитали. Можешь попросить у плотника или боцмана что понадобится. Выполняй, Джемми–птичник.

— Так точно, сэр.

— Если затянется — будет тебе помощник повахтенно.

— Большое вам спасибо, сэр. Всё как на суше. Ну говорят же, что от судьбы не уйдешь.

— Если больше выживших не найдется, то за труды будешь получать два шиллинга в месяц.

* * *

Выживших больше не было. «Сюрприз» ушел прочь в поисках зюйд–остового муссона, но тот оказался неуловимым, гораздо южнее экватора в этом году. Чтобы добраться до него, приходилось бороться и с экваториальным течением, и со слабыми, иногда встречными ветрами. Так что полградуса южной широты в сутки могли служить поводом для праздника.

Но плавание все же приятное — голубое небо, темное море, иногда — теплые ливневые шквалы, смягчающие воздух. Вода достаточно прохладная, чтобы освежать Джека, когда он купался поутру, ныряя с бизань–русленя. Корабль все еще сохранял обильные запасы с первого щедрого оснащения по боцманской, плотницкой и артиллерийской части. Признаки цинги исчезли — рука Хайеса срослась, дух Брэмптона поднялся. Имелись запасы долго хранящейся свежей провизии. Это пришлось очень кстати, потому что прошли недели, прежде чем удалось поймать зюйд–остовый муссон. И даже тогда слабые капризные ветры едва заслуживали этого названия, а тем более — репутации регулярных. «Сюрприз» шел плавно, почти всегда на ровном киле. За недели установился размеренный ритм жизни команды. Утром они откачивали восемнадцать дюймов морской воды, которую впускали через заборный клапан — этот труд Стивен и Мартин разделяли, занимая свои места из смутного ощущения, что они ответственны за этот приказ. Поначалу на эту задачу утренняя вахта взирала с крайним неодобрением, но затем откачка вошла в привычку, без раздумий и жалоб, хотя теперь «Сюрприз» уже стал столь же чистым, как «Мускат». Затем, до обеда, покончив с немногочисленными пациентами, медики возвращались в кают–компанию. Поскольку длинная ровная зыбь с зюйд–веста была легкой и предсказуемой, они без раздумий выкладывали самые хрупкие образцы на обеденном столе. Ту часть дневной вахты, которую не занимал обед, они обычно проводили на крюйс–марсе, по очереди делясь опытом и наблюдениями. Стивен достиг той части своего путешествия, в которой он взобрался по склону огромного потухшего вулкана, чей кратер содержал изолированный райский уголок. Там животные, защищенные религией (место населяли буддистские монахи), благочестием, суеверием и просто отдаленностью, никогда не становились жертвами охоты и убийства или нападения. Человек мог бродить среди них, не вызывая ничего, кроме умеренного любопытства. Край, где приходилось проталкиваться через пасущееся стадо оленей, и где можно сидеть рядом с орангутанами.

Мартин не мог предложить таких чудес в холодных голых степях Патагонии, куда привел «Сюрприз» его рассказ. Но он старался как мог, описывая трехпалого американского страуса, длиннохвостую мексиканскую аратингу, замеченную далеко на юге, перед входом в грозный пролив. Попугай этот, спутывая все представления, летел над плотными кучками пингвинов, усеивающих этот мрачный берег. Мартин рассказывал о южных колибри, о филине — точь–в–точь таком же, какого они видели в Синайской пустыне — и о нелетающей утке Огненной земли, чье гнездо он первым среди западных орнитологов обнаружил под зарослями заснеженной гаультерии недалеко от Пуэрто дель Амбре.

Тем у него было меньше, но подача — гораздо лучше благодаря привычке к публичным выступлениям. Поскольку Мартин был высоким и широкоплечим, его голос разносился гораздо дальше, чем негромкие слова Стивена. Когда Мартин рассказывал о ее прекрасных яйцах, голос через открытый световой люк достигал кормовой каюты, где Джек Обри писал домой.

«Как я уже рассказал, мы собирались пройти между Соломоновыми островами и островами королевы Шарлотты, приставая к тому или иному архипелагу в надежде купить свиней, и наше продвижение оказалось медленным. — Он сделал паузу, и, пожевав конец пера (маховое от малого альбатроса), продолжил: — Я знаю, ты не любишь, когда я плохо говорю о людях, но я все же скажу, что иногда хочу послать мистера Мартина к черту. Не то что бы он не был исключительно любезным и воспитанным человеком, как ты и сама прекрасно знаешь, но он отнимает столько времени у Стивена, что я его едва вижу. Я бы хотел сыграть с ним дюжину пьес за вечер, но они целыми днями бубнят на крюйс–марсе, и мне не хочется встревать. Если честно, это обычная судьба капитана военного корабля — жить в великолепном одиночестве, облегчаемом лишь более–менее обязательными и формальными развлечениями там и сям. Но во многих предыдущих плаваниях я так привык к роскоши иметь близкого друга на борту, что чувствую себя без этого опустошенным».

Корабль продвигался медленно, и, хотя его днище очистили в Кальяо, в теплых морях оно снова обросло несмотря на медную обшивку, да так сильно, что снизило скорость на пол узла при слабом ветре. Девочки же, с другой стороны, исключительно быстро продвигались в изучении английского. Продвигались бы еще быстрее, если бы некоторые моряки не говорили с ними на жаргоне западного побережья Африки.

Их назвали Сара и Эмили — Стивен решительно воспротивился предложенным «Четверг» и «Бегемот». Поскольку он их обнаружил и привел на берег, то без вопросов считался их владельцем и имел право дать им имена. Некоторое время он каждый день проводил с ними. Оказавшись на борту, поначалу они изумились и растерялись, молчаливо прижимаясь друг к другу в своем сумрачном, укромном уголке. Но теперь, одетые в простенькие парусиновые сорочки, они носились по форкастелю, особенно в дневную вахту. Иногда что–то пели в странной гортанной манере, прыгая по доскам так, чтобы не касаться швов, иногда подражали песням моряков. В целом — славные маленькие девочки, хотя довольно глупые. Эмили могла временами быть одновременно и упрямой, и вспыльчивой. Они оставались худощавыми, сколько бы ни ели, и красотой не блистали. Джемми–птичник без особого труда приучил их к чистоте. Они по природе были склонны мыться, когда хорошо себя чувствовали, а вшивость происходила от волос — грубых, всклокоченных, торчащих на шесть дюймов из головы, пока корабельный цирюльник их не остриг налысо. В тех краях гребни были еще неизвестны. Несложно оказалось приучить их и к пунктуальности — они быстро ухватили смысл склянок, благочестию, очевидно, научились еще задолго до того, как оказались на борту, так что, когда Джемми–птичник привел их чистых и причесанных на корму, они выглядели серьезными и замолчали, как только ступили на квартердек. А весь смотр стояли как статуи.

После того, как с девочками наладили общение, стало ясно, что им причиняют беспокойство вопросы об их прежней жизни, как будто всё это был только сон, а теперь они вернулись к реальности — вечному плаванию куда–то на юго–восток, неизменному ритму склянок, к грубым матросским рубахам, стираемым дважды в неделю, разговорам на чём–то вроде английского, питью безмолочного варева, называемого похлёбкой, на завтрак (для маленьких девочек какао считается вредным), к обедам из тушёного мяса с овощами или пирога и корабельных сухарей (которые они обожали), к сухарям с похлёбкой на ужин. Всё это вошло в привычку и стало их жизнью, так что, когда к борту подошло длинное каноэ, полное обитателей Соломоновых островов, девочки жутко расстроились и с криком «Страшилы чёрные!» бегом бросились вниз, хотя до тех не выказывали никакой неприязни к сюрпризовцам–неграм, скорее даже наоборот. А когда, в надежде, что они помогут договориться с деревенским вождем, у которого, похоже, имелись свиньи, детей вывели на палубу — Стивен держал за руку Эмили, а Джейми–птичник — Сару, девочки запротестовали: они не могут понять ни слова и не станут даже пытаться, и так горько расплакались, что пришлось увести их обратно.