Аккуратность, обстоятельность, крепкое немецкое хозяйство вызывали не зависть, а недоумение и ярость. Командир взвода пехоты двадцатилетний Николай Чернышов рассказывал, как после боя он и его солдаты забегали с улиц в пустые квартиры и «из автоматов по инерции все громили: стекла, зеркала, посуду». После боя у солдат «дрожали руки», и, устраивая погром, они «выплескивали энергию» — сейчас мы называем это «снять стресс». В те дни для двадцатилетнего сержанта не имело смысла «пленять рядовых — от них ноль информации»[449]. Пригодился в качестве пленного лишь захваченный на форте штабной офицер. Легко прочитать между строк, что многие немецкие солдаты, не представлявшие ценности как «языки», так и остались в братских могилах Кенигсберга.

Немного в стороне от города к заливу Фришес-Хафф наступала 31-я армия. Через много лет после войны Клавдия Логинова и Анна Мулатова узнали, что в Кенигсберге они шли в наступление где-то рядом, только с разными дивизиями. Уже вышли к заливу, когда Анин командир подозвал нескольких девчонок-снайперов и велел, пока затишье, сбегать в хозвзвод за магазинами для автоматов. Они пошли, но тут же запутались: где его искать-то, хозвзвод? Начался страшный обстрел, и Аня Мулатова потеряла остальных. Решила остановиться за стеной разрушенного дома и переждать, потом идти дальше искать или вернуться обратно. Услышала справа от себя крики и, обернувшись, увидела раненого солдата, лежавшего в болотце через дорогу. Он страшно кричал, звал на помощь. Но Аня не могла идти к нему, слишком сильно стреляли. Решила, что пойдет сразу, как кончится обстрел. Раненый затих. «Наверное, умер», — подумала Аня. Она стояла и плакала. Плакала даже не столько от страха, хотя было страшно, а оттого, что рядом мучился и, видимо, умер человек, а она не могла ему помочь. «Ой, мамочка, как нас здесь бьют!» — повторяла она плача.

Обстрел кончился, и она побежала назад, к заливу. Где Тася, где другие девчонки из взвода? Аня Мулатова не знала, это было не важно, никого знакомого рядом не было; бежали рядом какие-то солдаты-пехотинцы — и ладно. В наступлении некогда искать своих.

На берегу было полно разбитой и целой на вид техники и немецких солдат. Отступать им было некуда — только в воду. Немцы бросались в море, чтобы добраться до косы вплавь или просто утонуть. Один на глазах у Ани подорвал себя гранатой[450].

Десятки тысяч солдат и десятки тысяч беженцев, оказавшиеся в те дни на косе Фрише-Нерунг или перебравшиеся на нее раньше, пробирались к Данцигу — была надежда оттуда эвакуироваться на кораблях в глубь Германии, последняя надежда.

Бегство через косу началось еще в январе, когда советские войска вошли в Пруссию. Несметное количество людей погибло, не добравшись до побережья, от холода и голода на дороге, обстрелов, от руки догонявших русских солдат. Сколько погибло в ту зиму на льду залива от бомбежек, провалившись под лед или обессилев и замерзнув насмерть! И даже тем, кому посчастливилось добраться до Данцига, спасение еще не было гарантировано: отправлявшиеся оттуда суда поджидали советские подводные лодки. Самая крупная трагедия произошла 16 апреля 1945 года. Около полуночи подводная лодка Л-3 под командованием капитана Коновалова потопила немецкое транспортное судно «Гойя», на борту которого было 7200 человек, из них 6000 беженцев[451].

Когда к заливу вышел полк Клавы Логиновой, в разгаре был большой бой. Как часто случалось, раненые, увидев девушек, звали их: «Сестрица, помоги!» Разве станешь им объяснять, что никакие Клава с парой Олей Николаевой не медсестры. Перевязывали и вместе оттаскивали: санитаров нигде не было видно. И когда смотрела потом Клава фильмы о войне, где санитарки вытаскивают из боя раненых, то думала о том, что никогда на войне такого не видела, чтобы санитар бежал рядом в бою и оказывал помощь.

Оттащили очередного раненого и побежали дальше. Сильный обстрел — залегли и поползли. Но где ребята из их полка? Клава и Оля как-то под обстрелом отклонились, потеряли своих. Вокруг были незнакомые солдаты.

Впереди были кустики, ямы, и дальше на возвышенности — немецкие окопы и блиндажи. Немцы сильно обстреливали, и шедший лавиной полк, подбежав к линии окопов недалеко от моря, залег. Много было ранено, остальные не хотели подниматься в новую атаку.

Клава с Олей лежали и толкали друг друга локтем: вставать, не вставать? Наконец Клава решилась: «Оля, пойдем! Убьют так убьют, а мужики пойдут за нами». Они встали не сразу, сначала отстрелялась артиллерия, потом снова стал звать в атаку командир. Тогда Клава и Оля поднялись, и солдаты встали за ними. На пути попался блиндаж, прибежал солдат и сказал: «Крику там!» Солдаты с автоматами пошли и открыли его, там оказались раненые. Эти ни по кому не стреляли, и ничего плохого, по крайней мере пока там была группа Клавы, с ними не случилось. Солдаты погнали ходячих на выход: «Шнель, шнель!» К Клаве подошел один легкораненый, молодой и рыжеватый, с худым лицом. Парень поднял руку в рот-фронтовском приветствии и испуганно улыбнулся Клаве: «Снайперка гут, гут!» Правильно боялся, в международную солидарность рабочего класса русские уже не верили, утратили иллюзии еще в начале войны. Немец показывал куда-то и, как мог, объяснял, что там склад какой-то, там шоколад. Солдаты сунулись туда, но Клава и Оля, более дисциплинированные, закричали, чтоб они остановились:

«Куда вы, не ходите, везде мины!» Рыжий немец замотал головой: «Мин — найн!» — и первым пошел на склад. Тут же он вытащил девушкам большую коробку с шоколадом и сам ее открыл: «Битте!» Коробку, конечно, Клава с Олей взять не смогли, и вещмешки были в обозе, только набили как следует карманы, чтобы угостить девчонок.

Бой кончился, собрали раненых, и солдаты сказали девушкам, что их вызывает командир: хотел узнать, откуда, из какой они части. Выяснилось, что попали они в 608-й полк. «У нас и девчат-то нету», — объяснил офицер и спросил, кто их командир батальона. Они ответили, и офицер по телефону позвонил к ним в штаб. Как оказалось, там за них беспокоились. Была уже ночь, но командир 608-го велел ординарцу проводить девчонок в их полк и по рации передал, что нужно их представить к награде. Гордые, шли они обратно, но комбат встретил трехэтажным матом. «А если бы вы к немцам попали?!» — орал он. Клава-то знала, почему он орет: испугался за них, за нее. Она комбату нравилась, он не скрывал этого. Ей тоже нравился комбат Михаил Прокопович Денищев — казавшийся ей очень взрослым, крепкого сложения, симпатичный шатен с карими глазами, смелый командир.

Ночевали девушки в каком-то доме, в маленькой комнате. От убранства дома «разбежались глаза» — девушки в первый раз «увидели роскошь» — пуховые одеяла и подушки. Открыли шкафы и смотрели на висевшие там «платья красивые, длинные». На следующий день часть провели по Кенигсбергу. Город был сильно разрушен, Клаве запомнилась только церковь, которая стояла нетронутая.