Мо выбил ее из колеи. Лишил собственной компании, камней, привычного занятия – просто отправил прочь, и теперь Лана терялась – совершенно не знала, чем себя занять. Воспроизводить «свечение» мысленно? Она, кажется, забыла на его столике блокнот.

От воображаемого вида самоцветов воротило, как и от напряжения последних дней. Она, наверное, устала – сильно-сильно, как человек, бьющийся за собственную (а в ее случае за чужую) жизнь, – устала до полнейшей апатии, до бесчувственности, до равнодушия.

Марио был прав – ему требовалось одиночество, а ей отдых. Хотя бы на несколько часов. Потому что, по большому счету, уже все равно ничего не изменить.

Она ни разу не сидела в собственном саду, а ведь здесь располагалась белая резная, сделанная кем-то с любовью, беседка. В ней можно было читать. Она ни разу не плавала в своем бассейне, ни разу не готовила на своей кухне, ни разу не лежала в шезлонге, натянутом во дворе. Не смотрела со своей крыши на звезды, никогда не приводила сюда друзей или знакомых. Потому что не успела их отыскать.

Частный пляж был привычно безлюден, а на общественном, как всегда, кипела жизнь – играла музыка и пестрели полотенца, которые аккуратно обходил торговец бусами – «желтые по пять, оранжевые по десять, красные по пятнадцать…»

Кажется, раньше красные были дешевле. Или дороже?

Розовый купальник отыскался наверху; парео в шкафу.

Бросив вещи на песок рядом с сумочкой, Лана вошла в воду, почему-то сегодня показавшуюся ей прохладной. Замерла на секунду, когда волна лизнула внутреннюю часть теплых бедер, почувствовала, как кожа покрывается пупырышками, двинулась дальше.

Ей вспомнился остров. В сумочке до сих пор лежала раковина, внутри которой перекатывалась жемчужина.

* * *

Он бил без разбору. Всех, кого вызывали на ринг. Не слушал ни имен, ни суммы ставок, ни улюлюканье толпы – останавливался только тогда, когда соперник падал на песчаный пол. Иногда они попадали по его «розетке», и тогда Мо с разнузданным весельем и толикой ужаса думал о том, а что будет, если камень треснет? Он умрет здесь же?

И хорошо, если так, и правильно…

И снова бил – по чьим-то лицам, бедрам, груди, ногам. Защищался, уворачивался и в сотый раз группировался для очередного удара.

* * *

– Я не удержался, знаешь…

– Все хорошо. Значит, было нужно.

Половина восьмого вечера.

Она сидела у запертых ворот бунгало и ждала его уже неизвестно сколько. Когда увидела подходящего к дому, сплошь покрытого кровоподтеками и ссадинами, поднесла ладонь ко рту, едва сдержала возглас ужаса. Но поняла, что ему было это нужно, что иначе злость не ушла бы, что она разорвала бы его на части, что иначе было не выпустить пар. Мо бы взорвался.

– Я плохо выгляжу, да?

Лана решительно поджала губы – собралась взять его за руку, увести в дом, промыть раны.

– Ты всегда хорошо выглядишь.

– Даже такой?

– Даже такой.

В коридоре царил полумрак; отсюда виднелись разбросанные по полу щетки и коробки – все то, что Мо вывернул из кладовки, он так и не убрал.

Он не дал ей войти в комнату, тихо попросил:

– Поцелуй меня…

Она обернулась, обняла и поцеловала. Со всем жаром, со всей любовью, со всем отчаянием, которое рвалось словами наружу – все будет хорошо, Мо, все будет хорошо.

А он держался за нее, как за спасательный плот в шторм, – молил руками, глазами и жестами – не отпускай.

Она не отпускала – она радовалась, что он вернулся. Даже такой.

Восемь вечера. Лана никогда не видела, чтобы Марио дрожал, но он дрожал. Держал телефон трясущимися руками и смотрел на него, поджав губы. Лицо бледное, шея напряженная, в глазах выражение, которое она не смогла распознать.

– Они пришли.

– Кто?

– Координаты.

Тарелка, которую она держала в руках, выскользнула из пальцев, словно намыленная – с неприятным звуком грохнулась о поверхность стола, но не разбилась, только потанцевала по ней.

– Уже?!

– Да, раньше, чем я ожидал. Здесь сказано, что комната откроется завтра. Уже в два.

Для них словно пробили невидимые часы – бом-бом-бом…

– Надо посмотреть на карту, понять, где это…

Он изнемогал от напряжения, путался в клубке навалившихся страхов.

– Завтра, – Лана подошла, опустилась рядом с Марио на корточки и отрезала железным голосом. – Мы сделаем это завтра.

– Почему не сейчас?

– Потому что сейчас мы отправимся на прогулку.

Он смотрел на нее, как на дурочку, которая предложила в самый разгар бушующих пожаров позагорать в центре объятой огнем площади.

– На прогулку?

– Да. Ты ведь отполировал свой кабриолет?

(Fifth Harmony – Worth It (Feat. Kid Ink))

Их машина походила на бумбокс – ползла по центральному проспекту Ла-файи неприлично медленно и содрогалась от басов – из динамиков нагло, нарушая мирный уклад вечернего города, исторгался рэп. На них оборачивались, указывали пальцем, качали головами. Укоризненно, с восхищением, с любопытством – их провожали глазами все без исключения.

Ни Мо, ни Лана на прохожих не смотрели – они рассекали широким капотом пространство проспекта и более не принадлежали этому месту. Ни лицам, ни эмоциям, ни сияющим витринам, ни рекламным экранам, ни чужому времяисчислению. Для них существовало свое время – этот вечер, последний шаг, отделяющий от финальной черты. Все, что они делали, ради чего старались, все, на что последние две недели тратили все свои силы, воплотится в один-единственный ответ завтра.

«Да». Может, «нет».

Завтра.

Под скользкими и цепкими чужими взглядами в центре Ла-файи, в собственном мирке-скорлупе, в этот момент существовали двое – сидящая на спинке-кресле и раскачивающаяся в такт басам белокурая девчонка и водитель с подбитым лицом и жестким отрешенным взглядом.

Первое утро без солнца. Оно попросту не вынырнуло из-за облаков, которые впервые на памяти Ланы заволокли небо; поднялся ветер.

– Приближается сезон дождей, – буркнул Марио утром, закрывая ведущие на террасу стеклянные двери. – Теперь, пока не ливанет, будет пыльно.

В машине ей стало плохо. Внедорожник трясло на неровной, малоезженой дороге, которая уползала прочь от города куда-то в дебри; Лана смотрела сквозь ветровое стекло бледная и молчаливая. Прыгали перед глазами зарисованные в блокноте схемы – заученные и теперь, кажется, перепутавшиеся, – у нее от напряжения ломило виски. Мо – сам, бледный, как тень, – поглядывал на нее с беспокойством.