Однако едва я дернулся прочь из кладовки…

– Эй, к чему такая спешка? Где пожар? Может, у меня под юбкой? – проскрипела Мэри, хватая меня за руку.

– Да нет никакого пожара! Просто мне нужно выбраться отсюда. Я должен кое-кому помочь.

– Ну так воспользуйся телефоном, красавчик.

Вредная карга оказалась довольно сильной, ей без особого труда удалось вытолкнуть меня на лестницу черного хода.

– Клодин, если кто спросит, у меня пятиминутка, – крякнула она, и дверь за нами закрылась.

Прошло несколько тягостных мгновений. Мэри стояла, глядя на меня в упор. «Что, черт побери, она от меня хочет?» – подумал я.

Карга прислонилась к чугунным перилам, достала кисет и скрутила папиросу.

– Послушайте, Мэри, я хочу сказать вам спасибо за то, что вы не завопили при виде меня, но мне и правда нужно уходить.

– Знаешь, – сказала она, уверенно лизнув край папиросной бумаги, – повидала я на своем веку всяких неблагодарных тварей, но ты – это что-то.

– Что? Нет! Я очень вам благодарен. Разве вы не слышали? Я сказал: «Спасибо». Но я должен спешить.

Она чиркнула спичкой о свою задницу и прикурила.

– Разве я спрашивала тебя, почему ты драпал от фараонов?

– Э-э… да вроде бы нет.

– Может, потому что я видела вот это?

Она протянула мне листок бумаги с аляповатым портретом бородатого лысого человека, чья прыщавая физиономия поразительно напоминала таковую вашего покорного слуги. Подпись гласила:

Разыскивается слабоумный в связи с делом Крушителя!

Возможно, начальник Спенсер – не убийца!

– Ух ты, надо же, быстро они подсуетились, – сказал я. – Можно подумать, прямо ждали меня. Кафкианство какое-то… Или окаянство… Не знаю, что лучше подходит…

Мэри глубоко затянулась и выпустила дым мне в лицо.

– Вот я и думаю: тебя сдать сейчас или попозже? А, господин Крушитель?

– Но вы же не сделаете этого, правда? Я вовсе ни при чем.

– Все мы, дорогуша, ни при чем. Кто знает? Может, я уже им стуканула. А может, нет. Может, они уже на пути сюда. А может, нет.

– Что вы от меня хотите?

– О, думаю, ты знаешь, малыш. Возможно, прошло немало времени, однако старая лопоухая варежка все помнит.

– Ой-ёй.

Она швырнула папиросу на пол и затоптала окурок.

– Придется тебе сказать «спасибо» по-настоящему, ясно?

Она решительно притянула меня к себе и впилась слюнявым поцелуем мне в рот.

Я попытался отстраниться, однако силы были не равны. Я вспомнил фильм, где Деми Мур трахает Майкла Дугласа – но тут было другое дело. Возможно, потому что дамочка оказалась явно староватой. Она набрала побольше воздуха, закашлялась мне в лицо, а затем снова впилась мне в губы. Потом карга прижала меня к стене и задрала юбку.

– Давай, ковбой, сымай портки.

Я чувствовал, что слабею. Меня мутило, желудок протестующе сжимался.

– Да ты что, издеваешься? – рявкнула она.

– Это просто сухой кашель, я в порядке. Честно, я в порядке. Кажется, я в порядке… Подождите… Нет, это не сухой кашель! Это все «3 мушкетера», майонез и капуста! О боже!

Меня наверняка стошнило бы, но тут из кухни послышался шум – множество возбужденных сердитых голосов пытались перекричать друг друга:

– Что это значит?…

– Это возмутительное насилие!..

– Полиция! Всем оставаться на местах!..

– Но мы еще не пробовали крем-брюле!..

– А я только нацелился на эту египетскую перепелочку…

– Не волнуйтесь, граждане, мы сейчас по-быстрому кое-кого арестуем, и все!..

– Спасибо большое! – гневно сказал я и кинулся к черному ходу.

– Эй, Крушитель, если что, у меня есть камфарный спирт! – крикнула Мэри мне вослед.

Дверь черного хода распахнулась, и на лестницу ворвалась орава полицейских. Мэри выхватила кухонный нож и принялась им размахивать.

– Стой, где стоишь! – крикнул один из копов.

– Побереги задницу, топтун! – взвизгнула Мэри и бросилась напролом в строй синих мундиров. Я стоял одним пролетом ниже и с этой удобной и безопасной позиции наблюдал за потасовкой. Я не питал симпатии к старой карге, однако мне не хотелось, чтобы она пострадала из-за меня.

– Ты арестована, Маллон, за предумышленное распространение заразной болезни, – объявил другой полицейский, крепко ухватив покрытую бородавками руку Мэри.

Только тогда я понял, что полиция нагрянула сюда вовсе не из-за меня.

– Черта с два, засранец! – гаркнула Мэри, а затем завизжала как недорезанная свинья: – Я невиновна! В жизни не болела ни дня! Я не вернусь в кутузку!

Чтобы справиться со старой матерщинницей, потребовались пять крепких полицейских. Она копила и брыкалась, а когда ее тащили прочь, крикнула мне:

– Добро пожаловать в мир брюшного тифа, господин Крушитель!»

Дверь захлопнулась, по мраморной лестнице раскатилось эхо бурного ареста. Тяжело дыша, Я стоял в одиночестве под мигающей газовой лампой.

«Что, черт возьми, произошло?» – подумал я.

– Мэри Маллон? – спросил я сам себя вслух. – Бог ты мой! Тифозная Мэри![63]

И, словно в подтверждение этих слов, я закашлялся.

– О нет, нет! Скажите мне, что это все неправда!

Я кашлял, и плевался, и отчаянно пытался избавиться от густой слюны старой карги, попавшей мне в рот. Некоторое время, потеряв над собой контроль, я бился в истерике: лопотал на аппаллачских наречиях, отплясывал джигу и колотился головой о стену. Внезапно мне пришло в голову, что я, возможно, захватил с собой амоксициллин – мощный антибиотик, который я принимаю каждый раз, когда воспаляются мои подошвенные бородавки. Я похлопал себя по карманам и поспешно нащупал пузырек. Я был так счастлив от этой находки, что вознаградил себя долгим страстным поцелуем.

– Спасибо, спасибо, спасибо! – снова и снова прочувствованно повторял я, вытряхивая таблетки.

Мне сразу же полегчало. Может, я и растерялся в новом, непривычном мне мире (да еще полуобутый), но уж тут я обставил этих викторианцев. «Как это там? А мне отдайте из глубин бездонных свои болезни, тифы и чуму, Пошлите мне немытых, прокаженных… А фиг вам! У меня в кармане – чудо-лекарство двадцать первого века! И теперь мне все нипочем!»

Я слетел по лестнице и выскользнул из боковой двери «Дакоты». Стремительно преодолев путь до площади Колумба, я остановился у памятника великому путешественнику, чтобы перевести дух. Вокруг царили тишина и спокойствие. Я даже изумился, каким тихим может быть вечер. Если не считать редкого цокота лошадиных копыт, коровьего мычания или вскриков какой-нибудь избиваемой жены, можно было бы услышать, как пролетает муха. Мало-помалу я осознал, что мой слух ласкает доносящаяся откуда-то издалека фортепьянная мелодия. Я легко распознал знакомый регтайм – «Утешение» Скотта Джоплина, поскольку смотрел «Аферу» раз, наверное, тыщу. Это один из моих любимых фильмов. (Но все равно я по-прежнему не понимаю, чему фэбээровцы так радуются в конце.)