В его памяти всплыло мимолетное воспоминание. Его мать, не любимая единственным сыном. Она в совершенстве владела искусством принимать роды у благородных дам из окружения мадам Марии Испанской, но в остальном была такой глупой! Что с ней стало после его отъезда? Какая разница? Его отец, трусливый эрудит, влюбленный в красивые виньетки[78]на исторические темы и буквицы,[79]окруженные вязью.[80]Его пальцы, перепачканные чернилами ярких цветов и золотым порошком. Он смешивал каракатиц или чернильные орешки, яичный белок или гвоздичный[81]порошок, забывая, что граф, для которого он столь неистово трудился, что потерял зрение, предпочитал манускриптам войну и женщин. Оба мелкие прислужники! Благодаря своей смазливой физиономии, не говоря уже о таланте двурушничать, Никола снискал милость многих дам и нескольких господ. Наделенный незаурядным умом, он вскоре возвысится над всеми ними. Никто не сможет ему противостоять, и ему больше не придется гнуть спину, работая на других. Даже знатные сеньоры королевства дрожали при одном лишь упоминании об инквизиции. Единственным его хозяином был Папа, но Папа находился очень далеко. Власть ужаса. Теперь он был наделен этой властью и рассчитывал употреблять ее себе во благо.

Какое прекрасное вознаграждение – все эти пытки, смерти, которыми он мог распоряжаться по собственному усмотрению! Ведь было так легко обвинить любого в ереси или в одержимости бесами! Ведь было так легко вырвать признание в преступлении, в котором обвиняли этого человека! Не было никакой необходимости в услугах палача. Никола отстранил палачей, чтобы иметь возможность действовать самому. Несколько минут, проведенных с несчастным в комнате допросов. Ничего другого. Никола уже не раз в этом удостоверялся. Если обвиняемый владел каким-либо имуществом, можно было вступить в переговоры. В противном случае обвиняемый умирал, и его ужас, страдания приносили Никола удовлетворение. Так или иначе, но выигрывал всегда он. При этой мысли из груди Никола вырвался радостный вздох.

Роберт Болгарин – безукоризненный пример для подражания. Неистовые вопли, море крови, месиво из вырванных внутренностей, сломанных ног, выколотых глаз, изрубленной плоти. Пятьдесят трупов за несколько месяцев, пятьдесят жертв за время его короткого пребывания в Шало-сюр-Марн, Перонне, Дуэ, Лилле. Огромный костер на горе Сент-Эме: 183 совершенных катара или выдаваемых за таковых превратились в уголь за несколько часов.

Бедный, бедный скучный Бартоломео… Он никогда не узнает, что такое величие и тем более радость, которую оно дает.

Но хватит воспоминаний. Надо заняться делом Аньес де Суарси, которое ему дали вместе с туго набитым кошельком, первым кошельком. Второй кошелек ему вручат после того, как обвиняемая попадет в опалу. Опала? Почему бы не смерть? Но барон-заказчик настаивал, что молодая вдова не должна умереть, неважно где, на пыточном ложе или на костре. Что касается пыток, их следовало применять осторожно, что делало возможным использовать средства, обычно предназначенные для женщин, более «милосердные», чем те, которые были уготованы мужчинам.[82]Никола больше ничего не требовалось, чтобы понять: речь шла о наказании, которому хотел подвергнуть даму влюбленный кровосмеситель, к тому же отверженный.

Женщина, дама – какое удовольствие! Они вызывают столько эмоций, когда извиваются от ужаса. А эта дама будет еще сильнее извиваться, поскольку она, как ему описали, была очень красивой. Впрочем, какое разочарование! Ба, в конце концов, ему щедро заплатили! Другая глупая жертва позволит ему получить удовлетворение. Недостатка в мнимых виновных не будет. Аргументы, которые привел ему заказчик, чтобы обосновать необходимость инквизиторского суда, были сбивчивыми, и поэтому Никола решил сам добыть доказательства. Обвинение в ереси предоставляло широкое поле действий. Он знал все уловки, которые можно было использовать в ходе этого процесса. Ни один обвиняемый – даже столь же невинный, как новорожденный агнец, – не мог вырваться из его когтей.

Никола вытянул руки от удовольствия и откинулся в кресле назад, закрыв глаза. Но инстинктивно почувствовав чье-то присутствие, он почти сразу же открыл их.

Он неподвижно стоял перед ним. Никола даже не слышал, как тот проскользнул в его кабинет. Человек, закутанный в грубый коричневый плащ с капюшоном, почти закрывавшим лицо. Хорошее настроение Никола мгновенно уступило месту гневу. Кто осмелился войти в его кабинет без предупреждения? Кто дерзнул столь пренебрежительно отнестись к занимаемому им положению и должности?

Никола встал и открыл рот, чтобы отругать непрошеного гостя, но тут из широкого рукава появилась рука в перчатке и протянула ему короткий свиток.

Противоречивые эмоции по очереди захлестывали Никола по мере того, как он знакомился с содержанием свитка: изумление, страх, жадность и, наконец, жестокая радость.

Человек терпеливо ждал, не говоря ни слова.

– Что я об этом должен думать? – прошептал Никола дрожавшим от удовлетворения голосом.

Низкий голос, искаженный плотным капюшоном, скрывавшим лицо, подвел черту:

– Она должна умереть. Триста ливров за жизнь – это больше, чем достаточно.

У Никола промелькнула мысль о небольшом шантаже, чтобы попытаться поднять цену за кровь.

– Это…

– Триста ливров или твоя жизнь, выбирай, но быстро.

Равнодушие, сквозившее в голосе незваного гостя, мгновенно убедило Никола в серьезности этой угрозы.

– Мадам де Суарси умрет.

– Рассудительный человек… Ты приедешь в аббатство Клэре на время благодати. Так ты приблизишься к своей новой… игрушке. Никакой орден, даже богатый и могущественный, не может воспротивиться действиям инквизитора, и любезные монахини будут вынуждены подчиниться. Ты окажешься всего лишь в нескольких лье от твоей добычи – сладостной Аньес.

Известие о смерти в родах мадам Аполлины де Ларне не удивило Артюса д'Отона. Однако оно огорчило его намного сильнее, чем он мог бы предположить. Когда он видел эту женщину с серым лицом, агония уже читалась по ее глазам. И по ее животу тоже: новорожденная девочка, еще одна дочь, пережила мать всего на несколько часов. Артюс нисколько не сомневался, что их кончина нисколько не опечалила барона.