– Замолчи, – велела Мила. – Что за истерика?

Настя замолчала.

– Что тебе нужно? – спросила Мила холодно.

– Ничего, ничего, – заспешила Настя. – Хотела спросить вас про ее часы. Я заметила ее часы, еще там, в театральном институте. В виде медальона, висящего на браслете, старинные. А потом они пропали.

– Я не знаю ничего про ее часы, – сказала Мила. – Тебе-то это зачем?! Ты что? Следователь? Или у тебя жажда сенсаций?

– Нет у меня никакой жажды! Но у Светы сначала были часы, а потом пропали. А она говорила, что у нее в этих часах вся жизнь, и никогда их не снимала. Вы не знаете, что там у нее было?

Мила посмотрела на нее, пошевелила губами и ничего не сказала. Потом доела из миски кашу и поднялась.

– Я не знаю, что там у нее было, – сказала она с презрением. – А если б и знала, ни за что не рассказала!

– Почему?!

– Потому что Светка умерла, – отчеканила Мила. – Ее больше нет. И никого не касается, что за часы у нее были!

– Но ведь ее убили… – пробормотала Настя. – Вам неинтересно знать, кто?

– Я даже думать об этом не хочу, – сказала Мила. – И тебе не советую. Есть же какие-то приличия!

– Вы поймите! – вскрикнула Настя, но Мила уже пробиралась между обедающими прочь.

Она поставила миску на стол возле раздачи, что-то сказала Эмме и ушла за калитку.

Настя проводила ее взглядом. Ей хотелось догнать, объяснить, сказать, что ей просто очень жалко несчастную Дольчикову, у которой никогда больше не будет весеннего снега, съемок, «перекостюма» и гречневой каши из полевой кухни.

Но как это сделать, она не знала, и осталась сидеть, сгорбившись под теплым клетчатым пончо.

* * *

С утра Тонечка засела за сценарную заявку. Герман вчера язвительно осведомлялся, не позабыла ли она вконец о своей основной работе, и она сказала, что ничего подобного, хотя позабыла начисто.

Полдня она не выходила из своей комнаты, решив навалять эту проклятую заявку за день от начала до конца. Марина Тимофеевна принесла ей чашку бульона и сухарики.

– Мне кажется, – сказала она, немного помолчав у Тонечки за спиной, – мы должны поговорить с Настей. На ней лица нет.

– Поговорим, – согласилась Тонечка, думая о том, как ее героиня – разумеется, молодой и перспективный следователь, – сейчас обнаружит «следы волочения» и какой из этого сделает вывод.

– Джессика сходила на станцию и купила журнал «Форбс», – проинформировала мать. – Мне кажется, мы должны всерьез озаботиться поиском ее родителей.

– Озаботимся, – пообещала Тонечка.

Мать еще немного помедлила и вышла.

Тонечка прилежно писала часов до пяти, и конца-края работе видно не было, когда неожиданно затрезвонил дверной звонок. Тонечка и ухом не повела. Когда выпадало счастье поработать дома, она на звонки не выходила, Марина Тимофеевна вполне справлялась без нее.

Она продолжала писать – на этот раз молодая и перспективная обнаружила, что на улице, где совершилось ужасное преступление, не горели фонари, и неспроста, – но звонок вновь зашелся.

Тонечка посидела, прислушиваясь, выбралась из-за стола, распахнула дверь и крикнула:

– Мама? Настя? Вы где?!

Никто не отвечал, а проклятый звонок зашелся снова!

Тонечка сунула ноги в калошки, накинула душегрейку и скатилась с крыльца.

У ворот маячила громадная машина «цвета Диккенса».

– Еще не хватает, – пробормотала Тонечка себе под нос.

Сердце у нее радостно подпрыгнуло.

…Конечно, не хватает! Еще как не хватает!..

– Привет, – поздоровался Герман издалека. – Я думал, никого нету.

– Никого и нету, – отозвалась Тонечка. – Все куда-то делись. Привет.

Он держал в руках корзину сирени и большую коробку, перевязанную лентой.

– Это тебе, – и он сунул ей коробку. – А букет Марине Тимофеевне.

– Ничего себе букет, – пробормотала Тонечка. – Проходи, Саша.

Почему-то казалось неловко, что он застал ее дома одну. Как в школе – когда он просто зашел к ней, чтоб списать задание по алгебре, а родители в это время уехали в магазин, и непонятно, что делать.

Они зашли в дом, и Тонечка аккуратно поставила коробку на стол.

– Где твоя семья? – осведомился Герман.

– Понятия не имею. Все были дома и куда-то делись. Я весь день писала заявку.

– Написала? – тут же заинтересовался он.

– Финал еще не приделала.

– Можно, я посмотрю?

Тонечка удивилась. Несмотря на то, что они столько времени проводят вместе, несмотря на то, что он ухаживает за ней – это ясно! – его желание читать ее заявку показалось ей странным. Все же обыкновенная заявка обыкновенного сценариста не должна интересовать такого большого продюсера!..

Тонечка принесла из своей комнаты ноутбук, он тут же в него уткнулся, а она принялась наливать воду в чайник.

– Что там, в коробке?

– Ммм?..

– Торт?

Он мельком оглянулся на нее.

– Ну, посмотри.

Опять уткнулся в экран и вдруг захохотал. Тонечка бросила коробку, подбежала и стала читать у него из-за плеча.

…Как это важно, когда написанное нравится! Нет ничего важнее! Раз он захохотал, значит, ему нравится, правда?

Он еще почитал и опять засмеялся.

– Это хорошо! – сказал он громко и посмотрел вверх, на Тонечку. Глаза у него блестели. – Это хорошо и просто!..

Тонечка покивала.

Надо же – ему нравится!

Редакторы читали ее тексты и «вносили замечания», режиссеры читали и тоже правили. Потом правили «на канале», потом правили «в производстве», но никто над ними не хохотал и не радовался чтению так, как он.

По крайней мере, при ней.

– Тебе на самом деле нравится?

– Отличный текст, – сказал он с удовольствием. – История есть, героиня есть! Ты должна писать романы, Тонечка. – Он еще почитал немного и добавил: – В свободное от сценариев время!

– У меня такого не бывает, – призналась она. – Я или пишу, или сплю. Бывает еще, что бодаюсь с редактурой.

– Придется изыскать, – сказал Герман.

– Что?

– Свободное время. Иначе литература нам не простит.

– Кому нам?

– Тебе как гениальному писателю и мне как продюсеру.

Это был разговор решительно не о литературе, и обоим он нравился, и непонятно, куда бы он завел, если бы на крыльце не затопали ногами и в дом не ввалилась сразу куча людей.