– Ой, здравствуйте! – затараторила Джессика. – Какая у вас здоровенная машина, просто жуть!.. Это же ваша же?

Настя один об другой стянула кеды и подтолкнула вперед лохматого парня. Парень сначала бодро улыбался, а потом вдруг смутился так, что отступил.

– Мам, познакомься, это Аллилуев, режиссер. Он хотел с тобой поговорить. Это моя мать, Антонина.

– Настя, поздоровайся с Александром Наумовичем. И ты тоже, Даня.

– Ой, а что в коробке? Какая красивая! С лентами! Там что?

– Извините, пожалуйста, – сказал Аллилуев, глядя очень преданно. – И вы… Александр Наумович. Мы, наверное, не вовремя. Я Настю просил, чтоб она вас предупредила, а она сказала, что вы сегодня весь день дома, и мы не помешаем. Мы с Данилой вместе приехали.

– А мы встречали, – вставила Джессика, крутившаяся возле коробки. – А что, чай будет, да?

– Будет, нужно только накрыть.

– Дописывай, – сказал Герман и закрыл ноутбук. – И сразу тащи мне. Прямо вот как только точку поставишь, сразу отправляй. Поняла?

– Твоя мать дружит с Германом? – на ухо спросил у Насти Аллилуев.

Здесь, у нее в гостях, он опять сделался другим, не режиссером и не тем парнем, который поливал цветы в комнате с табличкой «Посторонним В». Сейчас он улыбался неуверенно, заглядывал в лица и словно повиливал хвостом.

Тонечка улыбнулась. Вообще Насте, следившей за ней очень внимательно, показалось, что она никого, кроме Германа, не замечает.

И Настю не замечает тоже.

– Как только допишу, сразу отправлю, – пообещала она. – Наверное, нужно опять самовар ставить на такую большую компанию.

– Это я люблю, – сказал Даня Липницкий. – Можно я поставлю?

– Конечно, можно!

– Герман ни с кем не дружит, – продолжал бормотать Аллилуев на ухо Насте. – Говорят, боится, что к нему начнут лезть с бюджетами и ассигнованиями.

– С че-ем?! – протянула Настя с презрением.

Кажется, мать на самом деле интересуется этим мужиком. А он гораздо опасней и страшнее соседского чучела, которое строило матери глазки, а она смела ему отвечать!..

…А как же папа? Он же умер! Он умер и ничего не может поделать! Он не может прогнать всех этих гадов, пристающих к матери, из дома, навести порядок!

– Что в коробке, а?

– Джесс, открой и посмотри, – огрызнулась Настя.

– Нет уже, – тут же встряла мать. – Моя коробка, я сама и посмотрю.

Настя дернула плечом.

– Как ты думаешь, может, я свою идею Герману тоже расскажу? – продолжал зудеть Аллилуев. – Или он не станет слушать?

– Мама, – очень громко сказала Настя. – Можно Олег расскажет свою идею фильма твоему… приятелю? Или это запрещено?

Аллилуев дернул ее за подол, очень смущенный.

– Я хотел вам, Антонина, – заговорил он и выдвинулся вперед. Загорелое лицо покраснело. – Вы же такой клевый сценарист, а я не знал, как к вам подъехать…

– Ко мне подъехать? – очень удивилась Тонечка.

– Ну, вы же меня не знаете, а Настя обещала нас познакомить.

– Я уже познакомила, – сказала Настя опять очень громко. – Кого еще с кем надо познакомить? Я могу!

– Воду в самовар из канистры наливать или из-под крана? – прокричал с крыльца Даня Липницкий.

Герман, внимательно за всеми наблюдавший, спросил у Аллилуева:

– Про что кино? Про человека со странным даром? Асоциальный тип, способный провидеть будущее? Или ходить сквозь стены?

– Нет, – сказал Аллилуев. – Вообще не про типа.

– А про что?

– Про собаку, – Аллилуев моргнул. – Нет, то есть не про собаку!.. Нет там никакой собаки. То есть не будет.

– Так, – подбодрил Герман.

– То есть обычная жизнь, но как будто глазами собаки. И от ее лица повествование. Понимаете? – Он вдруг увлекся. – Самая обычная жизнь, квартира или дом, и в доме люди. Взрослые и дети. И они живут обычной жизнью. С ними собака. Мы ее показываем только со стороны, а всех остальных ее глазами. Она все понимает и видит. Она необыкновенная. А они думают, что обыкновенная. И не стесняются ее. Когда она дома, это как будто никого нет, понимаете? Они врут, ходят на свидания, таскают деньги, а она все это видит и знает. Только они не догадываются, что она знает!

– Так, – сказала Тонечка и перестала возиться с коробкой.

– Она хочет им помочь, собака. Она не понимает, почему они так живут – с виду одно, а на самом деле другое. Она думает, что так жить очень неудобно. И она потихоньку начинает делать так, что они все узнают друг о друге. И оказывается, что им это совершенно не нужно, а нужно так, как было. И они выгоняют собаку. А подбирает соседский мальчишка, который живет с дедом. Тут собака понимает, что они живут совершенно по-другому, наоборот. Они не врут, а если и врут, только чтобы помочь или не обидеть.

– А финал?

– Собака спасает деда, – выпалил Аллилуев. – Когда у него случается удар.

Герман немного подумал.

– Так себе финал.

– Смотря как написать, – встряла Тонечка. – Тут дело не в том, какой финал, а в том, что собака не понимает, для чего люди тратят время впустую. А мальчик с дедом не тратят, потому что они друг друга любят и берегут. Я правильно поняла?

Аллилуев закивал. Настя кусала заусенец.

– Но это не сериал, – сказал Герман.

– Полный метр, – поддакнула Тонечка.

– Или короткометражка.

– Нет, не пойдет. Не уложиться.

Аллилуев переводил взгляд с одного на другую.

– Я попробую, – сказала ему Тонечка. – А потом мы покажем Александру Наумовичу, что у нас получилось.

– Вы бы лучше роман написали, Тонечка. Временной ресурс я вам изыщу.

Настя открыла было рот, чтобы закричать, что романы писал ее гениальный отец, а вовсе не ограниченная мать, но вошла бабка с корзинкой в руках. Из корзинки торчал зеленый лук.

– Как прекрасно, – сказала бабка, кажется, с удовольствием. – У нас гости! Тонечка, возьми у меня поклажу. Я ходила на станцию. Там у нас маленький рынок, вполне достойный.

Герман перехватил корзину.

– Я возьму, Марина Тимофеевна.

– Настя, накрывай на стол, – велела бабка. – Джессика, доставай из холодильника варенье.

– Да что варенье! Тут такая коробка!..

– Да, – оценила Марина Тимофеевна. – Коробка – загляденье. И сирень роскошная! Откуда такая?

– Сирень вам, Марина Тимофеевна, – галантно сказал Герман. – Добыта лично мной в цветочной лавке. Дальнейшие следы теряются. Откуда-то издалека ее возят.