– Настя, ты знаешь что-то еще? – спросила Тонечка. – И что за Мила, я не поняла.

– Светкина подружка, – объяснил Аллилуев. – Неразлейвода. Они на одном курсе учились. Хорошая такая девчонка! В кино работает много. Но не актрисой, а кем придется.

– С чего ты взял, что она… – Герман посмотрел на Марину Тимофеевну и поискал слово, – что Василий раньше был в нее влюблен?

– Как с чего? Это все знали! Она у него жила, на работу вместе приезжали! У него все его подружки жили, и Светка тоже!

– Подождите, – закричала Настя. – Замолчите! Он бросил Милу и закрутил роман со Светой?!

– Ну да.

– Нет, – сама себе сказала Настя. – Мила не могла. Она хорошая. Ей просто не повезло.

– Зоя тоже не могла, – неожиданно поддержала мать. – Зоя тоже хорошая.

– Девочки, вы слишком увлеклись, – сказала Марина Тимофеевна. – Это уже не шутки и не мифы Древней Греции. Остановитесь.

– Конечно, мам, – пробормотала Тонечка.

– Мы и не собираемся, ба, – уверила Настя.

* * *

Вечером, довольно поздно, за Даней приехал его вездесущий папа, а Герман забрал с собой Аллилуева – «до метро».

Тонечка быстро убрала со стола и сказала, что, пожалуй, пойдет, ей нужно дописать сценарную заявку.

Если бы мать не сказала про дурацкую заявку, Настя ничего не стала бы выяснять – вообще! Но она сказала, и дочь не выдержала.

– И давно ты этим занимаешься? – выпалила она в спину матери, когда та уже подходила к своей комнате. – Ну, вот всем этим враньем!

Бабка выглянула из своего кресла и опять спряталась за фикус и этажерку, а Джессика прокралась к лестнице и побежала наверх быстро, как белка.

Мать остановилась и оглянулась. И вздохнула. Обычно веселое круглое лицо с ямочками на щеках как будто мгновенно похудело.

– Ты ни разу в жизни, ни одного слова мне не сказала о том, что ты такая знаменитость! – распаляясь, заговорила Настя. – Можно сказать, звезда! Вон Аллилуев не знал, как с тобой познакомиться даже! Меня просил! Чтоб я познакомила! Как это называется, милая мамочка?

– Настя, не кричи. У нас гостья в доме.

– Можно подумать, это самое главное! – завопила Настя. – Кричу я или не кричу! Ты можешь мне ответить?! Почему? По-че-му?!

Бабушка вышла из своего убежища, села к столу и положила руки на скатерть.

Тяжелая артиллерия выдвинулась на позиции! Ну, посмотрим, кто кого!

– Или ты меня ненавидишь? – продолжала Настя. – Просто вот терпеть не можешь! И все специально придумала, чтоб мне ничем не помочь?! Вот нисколечко не помочь!

И Настя показала ноготь на мизинце.

У матери горели щеки и глаза, кажется, налились слезами, но Настя не обращала на это внимания. Если она станет ее жалеть, никогда, никогда не узнает правду! А ей нужна правда!

– Настя, перестань кричать и сядь, – приказала бабушка. – Еще не хватает впасть в истерику.

– А вам какая разница?! – совсем зашлась Настя. – Истерика у меня или нет?! Вам что, есть до меня дело?! Вы меня ненавидите! Вы отца со свету сжили и меня хотите сжить, да?!

– Твой отец, – сказала бабка, пожалуй, с сожалением, – едва не сжил со свету нас всех.

– Ты врешь! – закричала Настя, и злые слезы обожгли ей глаза и горло. – Он был талант, он был особенный, он был…

– Он был самый заурядный алкоголик с фанабериями, – отчеканила бабка.

Настя зарыдала. Тонечка подбежала к ней, обняла изо всех сил и прижала к себе. Настю била крупная дрожь.

– Тише, маленький ты мой дурачок, – заговорила мать. – Ну, что ты будешь делать, а? Мам, накапай валокордин!

Бабка подошла к ним и обняла обеих.

– Нам не нужен никакой валокордин, – сказала она. – Нам нужно просто поговорить.

– Я не стану с вами говорить, – пробормотала Настя сквозь зубы.

…А что, если это правда?! А что если слова, сказанные бабушкой с таким твердым презрением, – правда?!

Нет, нет. Не может быть.

Настя только что хотела правды, но совсем не такой! А феерической, ослепительной, обличительной правды! Чтобы она, Настя – вместе с отцом! – оказалась во всем права. А мать с бабкой кругом виноваты.

– Настя, я так тебя люблю, – сказала Тонечка. – Так люблю! И так боюсь за тебя. И так не хочу, чтоб ты страдала.

– Я страдаю, – горестно подтвердила Настя. – Уже давно. А ты! Ты на меня даже внимания не обращаешь! Вообще! Словно я тебе не дочь!

– Ты мне дочь, – уверила Тонечка, обнимая ее, – Ты моя самая лучшая и драгоценная дочь!

– А если я твоя драгоценная, – всхлипывая, сказала Настя, – почему ты мне никогда не рассказывала, что ты сценарист и всякое такое!..

– Чтоб не вдаваться в подробности, – Тонечка отстранилась и посмотрела дочери в лицо. – Чтобы не вспоминать. Я страшный трус, Настя.

…Нет! Нет, пусть лучше молчит, в панике подумала Настя. Ничего не хочу слышать! Ничего!..

Марина Тимофеевна поставила на плиту чайник и вернулась за стол.

– Я пойду спать, – сказала Настя и стала вырываться от матери. – Пусти меня!

– Нет, Настюш. Нам действительно нужно поговорить.

Тогда Настя отчаянным усилием высвободилась, кинулась на стул, насупилась и спросила со всем сарказмом, на который была в данный момент способна:

– Тебе нужно говорить? Ради бога! Мне уже не нужно!

Ей очень хотелось, чтобы мать – а лучше бабка! – выставила ее наверх, спать.

– Настя, я писала всегда, – выговорила Тонечка очень быстро. – После факультета журналистики я пришла на телевидение и познакомилась с твоим отцом. Он писал сценарии для документальных фильмов. Собирался писать роман.

– Папа?! – поразилась Настя. – Сценарии?!

– Он был старше меня, самый умный, самый красивый, и я в него влюбилась.

Настя слушала ее, набычившись. Подумаешь, самый умный и красивый, это и так понятно!

– Мы поженились, – продолжала мать. – И прожили всего ничего. Первый серьезный запой у него случился месяцев через пять после свадьбы. Я сильно тогда перепугалась, я ничего в этом не понимала. У нас в семье никто не напивался… до кровавой рвоты и галлюцинаций.

– Это неправда, – сказала Настя слабым голосом. – Ты все врешь.

– Я пыталась его спасти. Всякий раз он обещал мне, что больше такого не повторится, и все, разумеется, повторялось. Ему перестали давать работу, а я стала писать за него. Он говорил, что покончит с собой, если не сможет писать.

– Как – писать за него?.. – недоверчиво переспросила Настя.

– Очень просто, – сказала мать. – Я писала, он относил в редакцию.