— Умираю. А во всем остальном — прекрасно.

Я внимательно разглядывал его — не обнаружится ли признаков того, что передо мной еще один диббук. Но нет, Тауск давным-давно умер, так что это, вероятно, он — собственной персоной.

Не помню, упоминал ли я уже Тауска. Блестящий малый, до известных пределов. Отказался от карьеры юриста в Словакии, приехал в Вену и влился в мою команду. Быстро сделал важное открытие. Вот только меня раздражала эта его манера — подхватит какую-нибудь мою идею (иногда даже еще до того, как я сам успею ее подхватить) и присвоит. Он отличался непостоянством, был в разводе, детей своих бросил. Он стал любовником фрау Лу главным образом для того, чтобы через нее добраться до меня.

Я держал его подальше от себя. Сразу после войны он сделал еще одну попытку. Заявил, что хочет пройти учебный анализ, и, очевидно, ожидал, что я возьму его. Но я предложил ему фрау Дейч, с которой сам в это время проводил сеансы анализа. Но ничего хорошего из этого не получилось — приходя ко мне, она говорила только о Тауске. Пришлось мне сказать ей — либо она перестает ходить ко мне, либо отказывается от Тауска. Она отказалась от Тауска.

Желая меня убить, он совершил самоубийство — для верности дважды. У него до сих пор видны небольшое пулевое отверстие на виске и след гардинного шнура на шее.

Во время этого короткого перехода я стараюсь быть с ним любезным; но с некоторыми людьми быть любезным невозможно. Вскоре он затевает ссору…

— Почему вы потребовали, чтобы фрау Дейч отказалась от меня?

Тон воинственный, пожирает меня выпученными глазами.

— Ничего я не требовал. Я предложил ей выбор. Мы зашли в тупик. Она говорила только о вас. Это мешало мне проводить ее анализ. У нее была слабость к бабникам.

— Ха! — Он презрительно смеется. — Бабник! И это говорите мне вы! Вы! А кто держал пациенток за ручку до и после сеанса? Некоторые из тех, кто прошел через это, потом говорили, что вы — мистический Дон Жуан. Ваше прикосновение казалось им объятиями Каменного гостя.

Не обращаю внимания на это грубоватое сравнение и лишь замечаю:

— А она утверждала, что вы только обо мне и говорили, поскольку знали, что фрау Дейч имеет прямой выход на меня.

— Я был вынужден говорить о вас — все ее мысли были заняты только вами.

— Значит, вы согласны со мной, Виктор: ничего хорошего из этого не получилось.

— Меня должны были взять вы. А она была зеленым новичком.

— Но преданным человеком. Она не пыталась уничтожить меня, сводя счеты с собственной жизнью.

Он молчит. Его глаза влажны, как широкие серые окна, в которые бьются морские брызги. Мне становится жаль его; в конце концов, мы больше никогда не увидимся. Накрываю его руку своей. И явственно ее осязаю — в отличие от Синьорелли, которого пытался обнять. Интересно, значит ли это, что привидениям требуется несколько столетий для того, чтобы стать неосязаемыми?

— Может быть, вы и правы, Виктор. Может быть, я должен был взять вас, а не ее. Она мне так иногда надоедала своей болтовней о детских подгузниках и отлучении от груди. Пару раз я даже начинал дремать; моя сигара падала на пол.

— Правда? — На его лице слабая улыбка.

— Да! Мне было очень стыдно!

— Качка уменьшилась. Не хотите ли подняться на палубу?

Мы встаем, хватаемся за поручень и поднимаемся навстречу бьющему в лицо ветру. Тауск прав: море успокаивается и видимость улучшилась. На палубе мы опираемся о перила, вдыхаем соленую пену. Это возвращает меня к моему путешествию в Америку — я так же стоял на палубе, опираясь о перила, а по бокам от меня были Юнг и Ференци. Мы анализировали сны друг друга. А потом провели тот необычайный сеанс. Я вам о нем не рассказывал. А теперь, боюсь, уже поздно. Ну да ладно!

— Сегодня ночью мне приснилась фрау Дейч, — стараюсь я перекричать ветер. — Мне снилось, что она умерла.

Он кивает, но мне кажется, моих слов он не расслышал. Я беспокоюсь об Анне. Удар. Почему мне это приснилось?

Он вскидывает руку:

— Белые утесы!

Я всматриваюсь и тоже вижу их в голубом просвете: Дуврские утесы.

— Хорошо, я вас прощаю, — говорит он со вздохом, переходящим в кашель. — Но сколько человек из вашего окружения покончили с собой! Федерн, Зильберер, Вейнингер, Штекель, Карин Штефен, Евгения Сокольницкая, Татьяна Розенталь, Шреттер, Мейер, Пек, Кахане, Хонеггер, фрау Кремцер, Вайсс, ваша племянница Мауси, я сам, а еще, возможно, Эмануил и, возможно, Йон…

Я мрачно улыбаюсь:

— Так-то оно так, но я выжил, несмотря на все покушения на мою жизнь.

Я рассказал почти все о моей краткой встрече с Тауском. Я ясно дал ему понять, что приезд его ко мне в Лондон нежелателен. Он сказал, что работает над темой печали Шхины. По его мнению, Шхина печальна потому, что пытается дать жизнь как можно большему числу созданий, старается давать жизнь «с избытком», если воспользоваться новозаветным выражением.{159} Но даже если она даст жизнь бессчетному числу тварей, останется столь же бессчетное число тех, кто готов к жизни, но не получает ее. Тауск называет эту работу логическим продолжением своего раннего исследования по шизофрении.

Он всегда был оригинальным мыслителем, но, увы, слабохарактерным человеком. Он слишком легко влюблялся, и это сделало его жестоким. Никогда не доверяйте голубоглазым блондинам.

У доктора Тод устрашающая внешность. Она живет в викторианском доме — довольно бестолковом сооружении. Этот дом, под названием «Три Ларца», расположен у самых белых утесов. У доктора Тод репутация человека, который видит людей насквозь. Анна решила, что мне следует побывать у нее; она явно рассчитывает, что длительный анализ вызовет у меня интерес и смерть можно будет отложить.

Я лежу на ее лиловой кушетке; она сидит позади меня. Она вовсе не намерена давать мне свободно растекаться ассоциациями; она обрывает меня…

— Где вы были до рождения?

— Не знаю.

— Кто были ваши родители?

— Точно не знаю.

— Кто ваша жена?

— Тоже не знаю точно.

— Итак, профессор, ваша дочь прислала мне ваши незавершенные мемуары. Я прочла их с интересом. Там, конечно, много вранья и других самооправданий, но это, как вы и сами знаете, дело обычное, к тому же ложь гораздо поучительнее правды. Я бы сказала, что вы — безумное нагромождение иррациональностей. Всю жизнь вас преследовали бесы. Поэтому вы и пытались выставить свою жизнь упорядоченной и рациональной; вы всех дурачили. Втайне, причем даже себе вы не отдавали в этом отчета, вы хотели, чтобы каждый был пьян сексом, поэзией, сказочной внутренней драмой. В каждом мужчине вы видите Эдипа, а в каждой женщине — Электру. Вы одержимы людьми, вы жаждете чувственно познать всех, кто живет на земле, всех, кто жил прежде. Но это невозможно — даже для вас… Мне понравилась ваша мысль о том, — продолжает она после долгой паузы, — что жизнь — это перепевы нескольких важных сновидений. Но вы остановились на полпути. А между тем целое столетие истории — лишь маленький фрагмент сна, который видит Шхина. Надеюсь, что помогла вам. С вас двадцать гиней.