Я, заикаясь, как в детстве:

— И… это все?

— Да. Я не поклонница долгого анализа. До свидания.

Зависть!

Хлопаю себя по лбу, удивляясь, что не понял этого раньше. Никакого удара не было! Елена Дейч всегда завидовала Анне. А моя дочь, чувствуя это, решила не отвлекать на себя внимание на ее похоронах. Ну конечно же!

Эта мысль приходит ко мне в поезде, ползущем средь тихих хмелевых полей Кента.

И вот еще какая мысль меня посещает: поскольку я переживаю травму смерти в начале надвигающейся войны, вполне естественно, что мой мозг постоянно обращается к травме жизни, пережитой мной во время предыдущей войны.

Или не пережитой, а от начала до конца выдуманной — как вам больше нравится. Добрая Марта и злодей Бауэр борются за мою душу.

Сердце бьется сильнее на последнем отрезки пути — во время гонки в такси. Славно будет опять ее увидеть.

Анна обнимает меня, она счастлива. Сочувственно спрашивает, откуда синяк под глазом; я говорю, что упал. Она нежно промывает его. Усталый и ослабевший, я рад, что она укладывает меня в постель. Она укутывает меня одеялом, промокает мне лоб и спрашивает:

— Ты нашел своих родителей?

Нет. Впрочем, отца-то я нашел, но по глупости забыл, что матери там быть не может.

Она хмурится:

— Где это там? Во Фрайберге?

— Я побывал в Тысменице.

— Вот глупый! — снисходительно улыбается она.

Еще сильны воспоминания о том, какой она была во сне, поэтому испытываю облегчение, видя ее вновь относительно молодой. Хотя вид у нее по-прежнему измученный и усталый.

— Как тут дела? — спрашиваю.

— Все в порядке. Мы без тебя скучали.

— Я тоже скучал без тебя. Мое путешествие не было совсем уж бесполезным. Мой анализ сновидений продолжался. Хочу, чтобы ты его записала.

— Запишу.

— Моя отлучка была репетицией для тебя, Анна, — бормочу я. — Долго так продолжаться уже не может.

Она отшатывается, будто я ударил ее.

— Да, мое бессознательное готовило меня. Мне тоже снилось много снов. О тебе. Сначала мне привиделось, что ты заблудился на вершине горы, но, конечно же, заблудилась я сама. В самом первом сне я слышала, как ты сказал: «Я всегда так томился по тебе».

— Томился. Томился.

— Знаю. Но я ведь у тебя и была. Если человеческая глупость и жестокость повергнут меня в отчаяние, ты будешь рядом со мной, и я услышу твои мудрые, правдивые, утешающие слова.

— Так ли уж я мудр, Анна?

Она ложится рядом со мной и несколько минут молчит. Спрашивает, больно ли мне.

— Не очень.

— Если хочешь, позову Шура — он сделает тебе укол.

— Не надо. Ясная голова — лучше всего. — Я беру ее за руку. — Итак, все вернулось на круги своя! Анна-Антигона, Анна-Корделия, Анна-Афина!

— Всегда. Вечно, папа.

— Анна-Градива. — Всегда таинственная, неуловимая женщина. Женщина — темный континент, но как незабываемы, как бесподобны ее густые джунгли с внезапно обрушивающимися водопадами.

— Я думала о твоих лжедневниках военных времен, — тихо говорит она. — Сначала я не верила, что все это — вымысел, и ты знаешь, что я не верила. Но теперь я знаю, что ты делал. — Она пристально смотрит на меня спокойными, сияющими глазами. — Ты сочинил их — и сделал это уже потом, наверное после войны, в Риме. Ты был уверен, что когда-нибудь я их прочитаю, и перестану так сильно тебя идеализировать и смогу начать жить своей жизнью.

— Ты угадала, Анна.

— Великолепная была идея, папа, — притвориться, что ты такой же, как все люди: слабый, каверзный, инфантильный.

Она проводит ладонью вверх и вниз по моей обнаженной руке.

— Конечно же, — добавляет она, — вы с мамой чуть с ума не посходили, когда мои братья отправились на фронт.

— С ума посходили? Тогда почему…

— …почему ты не поцеловал горячую плиту! — Мы фыркаем от смеха и обнимаемся. — Ты что думаешь, родной, Афина предпочла бы узнать, что ее настоящий отец не Зевс, а какой-нибудь афинский дворник?

У меня начинается приступ кашля, и она говорит:

— Отдохни, папа, поспи…

На этот раз мне снится очень короткий сон. В месте под названием Орегон судят мужчину, обвиняемого в изнасиловании собственной жены.

Когда я просыпаюсь в кабинете Анны, ее там нет. Лежу, ожидая ее неминуемого возвращения, и размышляю об этом кратком сне. Человек не может изнасиловать свою жену по определению, ибо они суть одна плоть. Если жена испытывает стойкое и не невротического свойства отвращение к объятиям мужа, она предпримет шаги к тому, чтобы жить отдельно от него или вообще развестись. Если в супружестве возможно изнасилование, то институт брака лишается смысла. Но вполне можно представить себе общество, в котором священные традиции настолько потеснены «правами человека», что принятие такого закона стало возможным. Логически я готов это приветствовать, но такое общество вселяет в меня ужас.

Раннехристианский теолог Ориген, чье имя всплывает в связи с названием американского штата, желал подавить свою сексуальность и поэтому логичным образом пришел к самокастрации.

Сновидение говорит мне, что логика или разум могут быть опасными. Но это алогично. Таким образом, я вынужден заключить, что этот сон принадлежит к редкой категории по-настоящему «абсурдных» снов, лишенных всякого смысла.

В моей книге сновидений есть несколько таких примеров.

Смотрю вниз в сад. Листья на лужайке уже сгребли в кучи. Я слишком надолго задержался здесь.

Анна не возвращается. Начинает темнеть. В конце концов я подхожу к ее письменному столу и вижу письмо, написанное дрожащей рукой. Оно адресовано Софи. Должно быть, ее сестре, нашей Воскресной Деточке, а может, одной из племянниц в Америку. Обращаю внимание на то, что она ошиблась, поставив вместо даты мой возраст на момент отъезда из Вены (82), словно в тот день время для нее остановилось.

«Моя дорогая Софи, — читаю я. — Благодарю тебя за чудесное шелковое волокно для вязания, что ты прислала. К сожалению, в последнее время я не вяжу. У меня была депрессия. Sehr schlecht[27]. Не перестаю думать о прошлом. Помимо всего прочего, я очень расстроена известием о судьбе Сабины Шпильрейн. Я не слишком хорошо ее знала, но встречала несколько раз, когда отец пытался исправить вред, причиненный ей Юнгом. Она мне нравилась. Ты, конечно, знаешь — помощь отца была такой действенной, что Сабина и сама стала удивительно оригинальным психоаналитиком. После ее возвращения на родину мы потеряли с ней связь, не считая одного-двух ее писем к отцу. Но теперь, спустя много лет, мы знаем, что произошло. Мы подозревали, что ее братья погибли во время сталинских репрессий, и это подтвердилось. Но ужас на этом не кончается: теперь мы узнали, что во время нацистской оккупации она, ее дочери и сотни других евреев были согнаны в синагогу и сожжены там заживо.