– Я не ленивый. Ночь на двофе, – вполголоса возразил Гиффорд, стараясь не разбудить Хэбета, Матиаса и Гэлстона. В отличие от дома Брин, где у каждого была своя комната, в Приюте Пропащих все спали в общем помещении. – Чего тебе…

– Пора, – сказала Падера, прекратив наконец трясти его за плечо.

Гиффорд перевернулся на спину и вгляделся во тьму, медленно приходя в себя под храп соседей.

– Ты о чем?

– Начинается твой забег.

Молодой гончар сел, спросонок потирая глаза. Похоже, старая карга тронулась умом, и на сей раз – окончательно. Сквозь окошко лился лунный свет, освещающий половину лица Падеры. Волосы старухи были всклокочены, во взгляде сквозило безумие. Гиффорд никогда не видел ее такой оживленной, такой настойчивой. Ему стало не по себе.

– Пора осуществить свое предназначение, мальчик. Ты побежишь быстрее любого мужчины на свете.

– Да ты, похоже, фехнулась!

– И ты выиграешь этот забег, потому что я дам тебе волшебные ноги.

Волшебные ноги? Да она точно Тэтлинская ведьма!

Старуха с неожиданной силой схватила Гиффорда за ворот рубахи и заставила подняться с кровати.

– Ты что, пьяная?

– Все сходится, – бормотала Падера себе под нос, волоча Гиффорда к двери. Старая знахарка крепко держала его за запястье, хотя – Гиффорд в этом не сомневался – вздумай он противиться, она потащит его за ухо. – Ты родился калекой, много страдал, у тебя нет ничего, ради чего стоит жить. Зря я сомневалась. Тура была права. Она все-таки была права…

– Гифф, ты куда? – сонно спросил Хэбет.

– Спасать человечество, – ответила Падера.

– Ну ладно. – Хэбет повернулся на другой бок и снова заснул.

– Можно мне хоть башмаки-то надеть?

– Они тебе не понадобятся, – хихикнула старуха.

В этот момент она как никогда походила на ведьму. Гиффорда мороз пробрал по коже.

Тэтлинская ведьма все-таки явилась за мной.

– Поторапливайся; нам еще нужно найти Роан.

– Фоан? Что ж ты сфазу не сказала?

Они странно смотрелись вдвоем на темной улице – ни дать ни взять пара гоблинов на прогулке. Ночь выдалась холодная, и Гиффорд про себя обругал Падеру, а потом и себя самого за то, что не накинул плед и не надел башмаки. Выйдя за пределы Малого Рэна, он заметил нескольких фрэев, наблюдающих за ними с почтительного расстояния. Старуха и калека – должно быть, необычное зрелище для богов, привыкших созерцать лишь красивые вещи.

Они считают нас, людей, уродами. Рхуны наводнили их город, поселились в их домах, бродят по их улицам. Видишь, золотце, вот почему мамочка не разрешает тебе ходить одной. Смотри, какие они страшные.

На самом деле фрэи не произнесли ни слова. Просто Гиффорду всегда казалось, что окружающие думают о нем нечто подобное, когда он проходит мимо. Обычно он оказывался прав.

Это тоже часть магии? Может, я могу читать мысли?

Он до сих пор не мог до конца осознать слова Арион о том, что у него есть магическая сила. Гиффорда, с самого рождения подвергавшегося издевкам и нападкам, было трудно одурачить, однако кое-что никак не укладывалось у него в голове. Вряд ли Арион, благородная дама, с которой он до того и парой слов не перемолвился, сама явилась к нему лишь для того, чтобы посмеяться над ним. Гиффорд почти ничего не знал ни о ней, ни о Сури, но ему казалось, они не из тех, кому нравится обманывать или издеваться над другими людьми. Персефона им доверяла, а Гиффорд всегда уважал ее мнение.

Зачем тогда она приходила?

После их ухода он попытался нагреть воду и поджечь травинки. Они даже не потеплели. Гиффорд понимал, что Арион обманула его, – просто не мог понять, зачем. Этот вопрос, на который он не находил ответа, поселил в нем сомнение и подарил слабую надежду, ведь все когда-то случается впервые.

Для человека, у которого почти ничего не осталось, надежда – как бочонок пива. Она на время облегчает боль, служит ему опорой, но она же губит все хорошее, что этот человек мог бы получить от жизни. Гиффорду хотелось думать, что он особенный. Ему хотелось верить, что у богов насчет него есть какой-то замысел и все его страдания не напрасны. Но он не мог заставить себя поверить в это: такие грезы обычно оборачиваются кошмарами.

У нижних ворот их остановили два стражника-фрэя, которых раньше здесь не было.

– Я личная целительница кинига Персефоны, а это мой внук, он мне помогает, – сказала им Падера.

– Помогает? И чем же? – спросил один из стражей, с сомнением оглядев Гиффорда.

Юноша улыбнулся. Он сотни раз слышал подобные вопросы. Какой с него прок?

– Она говорит правду, – вмешался второй стражник. – Это рхунская знахарка Падера. Я видел ее в Кайпе, после того как на кинига напали.

На Персефону напали? Гиффорд уставился на фрэев; они больше не обращали на него внимания.

– А что случилось? – спросил первый.

– Ее чуть не сожрал рэйо, – ответил второй.

– Что? – вскрикнул Гиффорд, удивив обоих.

– Она поправится. – Падера снова схватила его за руку. – Но мне нужна Роан из кузницы. Хочу взять у нее иголок. Мы можем идти? – спросила она у фрэев.

– Хорошо, проходите.

Падера толкнула Гиффорда в спину, побуждая его идти вперед.

– Шагай скорее. Ты еле тащишься, а времени у нас в обрез. Нам очень много нужно успеть.

– Что у нас за дела? – спросил Гиффорд, ковыляя за ней в гору.

– Мы с Роан сделаем тебя героем.

А я-то думал, что стану волшебником.

Они вошли в кузницу и, естественно, обнаружили там Роан, колотящую молотом по наковальне. Мороз, Потоп и Дождь тоже были с ней. Все торопились.

Когда Гиффорд вошел, Роан и гномы прекратили работу и повернулись к нему. Лица всех выражали сочувствие. Роан едва не плакала.

– Кто-нибудь фасскажет мне, что пфоисходит?

– Армия эльфов стоит под стенами, – сказала Падера. Мороз подошел к Гиффорду с веревочкой и принялся измерять ширину его плеч. – С той стороны Грэндфордского моста их сотни, может быть, даже тысячи, в темноте не разглядеть. На рассвете они нападут на нас.

– Всеблагая Мафи, ты сефьезно?

– Тридцать три, – крикнул Мороз.

– Тридцать три, – повторил Потоп.

– Но это еще не все, – продолжала старуха. – Сигнальный огонь, который должен был сообщить нашим воинам о нападении, погас. Эльфы задули его своей магией.

Мороз поднял руку Гиффорда и измерил его бок.

– Пятнадцать.

– Пятнадцать, – эхом отозвался Потоп.