Борька в институте. Вы же знаете, у него курсовой спектакль.

— А? Спектакль? Я Борю давно не видела. Думала, уж не заболел ли.

— Нет. Он здоров, но, видно, зашивается. Он даже ночует иногда в общежитии. Прогоняет с ребятами последние сцены. Что же мы в коридоре стоим? Проходите.

— Нет, Костик. Я пойду. У меня тоже много дел. Я вот только хотела узнать, здоров ли он. А как Зоя Павловна?

— Здорова, — ответил Костя упавшим голосом.

Надя подняла на него глаза.

— Что ты, Костя? Перестань хмуриться. Все хорошо.

— Не уходите, Наденька, прошу вас.

Лицо у Нади вдруг сморщилось, как от внезапной боли, когда уже нет сил терпеть, рот приоткрылся, как для крика или стона, но она не закричала, а прикусила нижнюю губу и уткнулась лицом в Костино плечо.

— Ты не говори Борису, что я приходила. Хорошо? Я знаю, ты не скажешь. Тебе можно верить. Знаешь, Костенька, я запуталась. Я бы очень хотела с тобой посоветоваться, но это нельзя. Ты очень славный. А это так подкупает… и расслабляет. Только Борьке ничего не говори. Он ни в чем не виноват.

Сколько уже раз Костя слышал эту фразу. Ее повторяли отец, мать, тетка, друзья. «Он не виноват…» Не виноват, потому что умен, талантлив, потому что сам еще больше страдает от своих ошибок, от резкости с друзьями, потому что ему хуже во сто крат, чем тому, кого он вольно или невольно обидел. А теперь эти слова повторила Надя, и Костя подумал, что же он сделал такое чудовищное, его талантливый и умный брат, какую подлость сотворил? Костя сам испугался этого мысленно произнесенного слова — подлость, испугался настолько, что опустил руки, которыми осторожно гладил Надину спину.

— Милый ты мой мальчик… — вздохом влетело в душу.

Он еще чувствовал тепло Надиной головы, а ее уже не было в доме. Каким эгоистом и олухом надо быть, чтобы не замечать сумятицы, творящейся в доме? А онто думал, что близкие берегут его тишину. Закрытые двери таили от него какое-то неблагополучие, а может быть, беду, — непостижимо — о которой ему не надо было знать. Он вспомнил, что не раз слышал проходящий мимо сознания тревожный шепот, горькие междометия, обрывки каких-то страстных просьб. Родители, как заговорщики, вздрагивали при его появлении. Сдал? Пятерка? Осталась химия? Поздравляем», — и молчаливая, заполненная ожиданием пауза. Молодец, а теперь иди, иди, дай поговорить.

Чаще в роли заговорщиков выступали мать и брат. Как только дверь распахивалась, Борис тут же вставал и уходил, храня в изломанных бровях болезненно-недоуменное выражение. Видимо, он готов был воспользоваться любым предлогом для окончания неприятного разговора, а мать, встретив настороженный Костин взгляд, торопливо приводила в порядок лицо, пытаясь вернуть ему обычную доброжелательность.

Мать часто спрашивала Костю: «В кого ты такой драчливый? Я вот в детстве никогда не дралась. Зачем ты ввязываешься? И вообще, с чего начинаются драки?» Как объяснить матери, что личные Костины драки именно с того и начинались, что он разнимал дерущихся? Начинаешь защищать того, кто послабее. Ну и накостыляешь, и тебе накостыляют по первое число. За что бьют? За хамство, за вранье, дураков надо бить, а то так ничего никогда и не поймут, сквалыг надо бить, доносчиков, а особенно люто — предателей. Но перед дракой всегда надо дать возможность человеку оправдаться: «Какого черта, сэр…» Ну а дальше… ах ты ублюдок, ах ты мразь недобитая, и еще хуже… Не для твоих ушей, мам.

«Надо поговорить с Борисом, — твердил себе Костя. — Надо дать ему возможность оправдаться». Он выбрал вечер, когда родителей не было дома. И без стука вломился в комнату брата. Борис стоял у окна. По ссутуленной спине и пальцам, которые, как метроном, стучали по подоконнику, было видно, что брат пребывает в самом мрачном настроении. Кто поймет, почему ему плохо? Может, спектакль не клеится. Может, не нравится дождь. И вообще, почему все в жизни так скучно, тускло, бездарно?

— Она приходила сюда на прошлой неделе, — сказал Костя. — На нее смотреть больно. Она говорит, ты ни в чем не виноват.

— Уж это, во всяком случае, тебя не касается, — Борис повернулся, положил руки на плечи брата.

— В чем ты не виноват, Борь?

Почему любовь к брату так слепа, так беспринципна? Теплые руки, глаза, которые смотрят грустно, всепонимающе: я, мол, взял свою ношу и несу ее, и не лезь ко мне с вопросами, младший брат. Что это? Привычно сыгранная взрослость, или Борис сам верит, что он всегда прав? А виноват кто-то другой.

Причина домашних волнений скоро разъяснилась, и, ей-богу, лучше бы Костя вовремя умерил свое любопытство. Потом он доказывал себе, что пошел ночью на кухню просто для того, чтобы поискать в холодильнике молока или сока, а если ни того, ни другого нет, то хотя бы напиться воды из-под крана. Жажда, мол, замучила. Жажда… себя не обманешь. Он-то знал, что другие, куда более сильные желания подняли его с кровати и вытолкнули босо в коридор.

Дверь на кухню была полуоткрыта, и полоска света, словно забором, отгораживала его от запретного пространства. На котором — он сразу это почувствовал — шел разговор о Наде. Он на цыпочках прошел по коридору и замер, прижавшись щекой к дверному косяку.

— Ты знаешь, она сама хотела найти врача. Ну, ей это проще. Мама, пойми, я не мог настаивать. В конце концов, это непорядочно, а сейчас уже поздно.

— Боренька, я все понимаю. Кто же говорит, что надо было настаивать? Это ей решать, оставить или не оставлять ребенка. Это я уже пережила, с этим я смирилась. Меня другое волнует. Я не понимаю ваших теперешних отношений. Ты ведь так любил ее!

— Любил, — голос Бориса звучал вяло, мол, любил, а теперь разлюбил.

— Что же ты теперь собираешься делать?

— Не знаю.

— Жениться тебе надо. И срочно.

— Женюсь.

Слышно было, как мать встала, прошлась по кухне, открыла кран, видно, хотела поставить чайник, а потом спросила спокойно и отрешенно:

— Как же вы будете жить?

— Как все. Насколько я видел, любовь не частая гостья в семейных домах.

— Боренька, ты несправедлив к ней. Мне нужно было немало времени, чтобы все осознать. Ты знаешь мое к ней отношение. Она неплохой человек. Не нашего круга, но… могло быть гораздо хуже. Звезд с неба не хватает, но, может быть, будет замечательной женой. Не надо так мрачно смотреть на вещи. Все как-нибудь образуется.

— Все уже образовалось! — крикнул Борис так громко и зло, что