Костя вздрогнул и прикрыл рот ладонью, боясь выдать себя внезапным восклицанием. — Если бы вы тогда не вмешались в нашу жизнь, все было бы иначе. Эти дурацкие заявления в загс ровным счетом ничего не значили. Просто у меня тогда были кой-какие неприятности с военкоматом, нужна была отсрочка. И Надька предложила самый простой вариант. Я думаю, она тогда отлично понимала, что до свадьбы дело не дойдет. Но ваша семейная колготня придала нашим отношениям какой-то совершенно неожиданный оттенок. Я никогда не принадлежу сам себе! Я всегда перед кем-то виноват. Мной всегда руководит чужая воля. Если бы твоя сумасшедшая сестра не потащилась в Кирсановку, чтобы наговорить Надьке всякого вздора, мне не пришлось бы потом уговаривать ее, что я не подлец и негодяй. Вот и доуговаривался.

— Боренька, что ты говоришь? Ты хоть меня пожалей.

— Я всех пожалею, и тебя, и Надю, и ее немыслимую мать. Меня вот только кто пожалеет?

Кухонная дверь широко распахнулась прижав Костю к стене, и он невольно раскинул руки, словно хотел помочь этой тяжелой вибрирующей двери расплющить его тело, вмять его в стену и сделать невидимым для брата. Борис прошел мимо не оглядываясь. На кухне тихо плакала мать, уверенная, что ее никто не слышит, только тонко, по-детски приговаривала: «Ой-е-ей».

Ты спрашиваешь, мам, с чего начинаются драки? Хочешь, я расскажу тебе, как они не начинаются? Этой зимой в сквере… Вечер. Бетонная дорожка вся засыпана снегом, и только посередине узкая обледенелая тропочка. Навстречу двое — сопливый пацан лет шести-семи с красными от холода руками, а за ним парень в японской куртке, мой ровесник, плюс-минус год. Я уступил им дорогу, не раздумывая, сразу по колено в снег. Пара важно прошествовала мимо. А в последний момент этот верзила в японской куртке вдруг присел передо мной и, эдак глумливо глядя мне в глаза, сунул два пальца в рот и свистнул. Факт, как говорят, на лице — хамство и глупость. За это бьют, мам. И этот оболтус знал, что за такие шутки бьют, знал и потому приготовился. Я уже руку поднял, чтоб прямо по этим свистящим хамским губам… наотмашь! И не ударил.

Почему? Рядом стоял сопливый пацан, и по всему было видно, что это умный пацан. Он молча дышал на озябшие руки и ждал, и такое было у него лицо… Понимаешь, мам, он страдал, ему было стыдно. Я не ударил и очень пожалел тогда этого пацана, потому что ему еще не один раз будет стыдно, и, боже мой, как ему тяжело будет когда-нибудь самому поднять руку на этого дурака, на этого слабака, на это ничтожество — старшего брата.

7

Срочной женитьбы, о которой так страстно и горячо говорила мать, не случилось. Надя уехала в колхоз, потом на практику. Каждую неделю от нее приходили письма с одинаковой картинкой на конверте — толстым снегирем. Видимо, Надя запаслась целой пачкой конвертов еще в Москве, а теперь аккуратно отчитывалась перед Борисом о прожитой жизни. Уже в этой аккуратности — каждую субботу письмо — было что-то рациональное, не Надино. Костя дорого бы дал, чтобы проникнуть в тайну хотя бы одного из этих конвертов, он даже пытался, презирая свою непорядочность, обыскать стол брата, но, кроме старых конспектов, фотографий и перепечатанных на машинке пьес, ничего не нашел.

Июль в доме прошел словно в предгрозовом ожидании. Костя поступил в университет на географический. Родители отпраздновали это событие сдержанно. Почему на географический? После университета работу найти трудно, платят мало. Костя со всем соглашался, но при этом ничего не объяснял, и ворчание родителей прекратилось само собой.

Тишина в доме кончилась где-то на подступах к августу. Неожиданно уехал в командировку отец — отбыл внедрять в Западной Сибири машины из тех, что выпускал один из заводов его министерства. Мать устала вскидывать и ронять руки и на прощанье высказала отцу все, что думала по этому поводу.

— Я знаю, почему ты уезжаешь. Как только в доме какое-нибудь неустройство или крупное событие, которое требует от тебя напряжения, душевной и физической отдачи, ты тут же уезжаешь в командировку.

— Да пойми ты, — оправдывался отец, — едет сам министр. Как я могу отказаться? И чем я могу мотивировать свой отказ?

— Когда я рожала первого — ты был на Урале, второго — в Тбилиси. Когда я делала аборт, ты был на Камчатке или внедрял что-то в Буэнос-Айресе. Теперь уже не помню. А теперь Борька женится, и ты опять бежишь.

Сразу после отцовского отъезда, словно судьба только и ждала этой командировки, в доме появился новый человек — Тая Ивановна, Надина мать, круглолицая, сдобная женщина с обесцвеченными перекисью волосами и наивной, чуть жеманной улыбкой. Ее появлению предшествовал длинный телефонный разговор с матерью, из которого Костя узнал, что Надя приехала, заявление в загс отнесено и теперь дело за мелочью — познакомиться и по-стариковски обсудить, что и как.

Наверное, в своей кирсановской жизни у Таисии Ивановны и голос был звонче, и суждения определеннее, а здесь, в большой полозовской квартире, она вся слиняла, зябкими глазами оглядывала резную дубовую мебель, картины в рамах, книжные шкафы, а потом ахнула: «Какой у вас иконостас!» Иконы смутили ее, нарушили какое-то уже выстроенное мнение. Видно было, что она до времени отложила решение сложной задачи: «Верующие или как?» — и теперь косилась на иконы вороватым взглядом, усмехаясь таинственно, мол, интеллигентные люди, а тоже не без греха.

Во время «стариковских обсуждений» Костя заходил в большую комнату то книгу взять, то в окно посмотреть, то рассеянным взглядом пробежать по полкам — «где-то у меня здесь были сигареты…». Мать не обращала на сына никакого внимания, а гостья каждый раз вскидывала голову, провожала Костю снисходительно-ласковой улыбкой и только потом возвращалась к прерванному разговору.

«Я че хочу сказать…» — этой маленькой фразой Тая Ивановна делала разбег, за которым следовали как-то наспех сшитые в мысли слова. Это простонародное «че», и пышная, как торт, прическа, и привычка вытирать ладонью губы коробили мать. Она шумно вздыхала, а потом осторожно выпускала воздух.

— Я че хочу сказать, — и, явно сочувствуя молодым, выплескивала: — Золото-то как вздорожало. А кольца пора бы заказать.

— Они не хотят кольца, — короткий вздох, натужный выдох. — Они не хотят машин с лентами, всей этой шумихи. Боря потому и подал заявление в Кирсановке, что там с этим проще. Но мы не о том говорим.

Мать хотела обсудить с будущей сватьей жизненно важные вопросы: где