прощения у жены, каялся, но оба знали: пройдет какое-то время — и «побег» повторится опять.

— Неужели ты не рада Ане и Федору? Они наши лучшие друзья. Я с Федькой пять лет в общежитии прожил.

В общежитии… Когда это было. Костя с жалостью подумал, что отец уже совсем седой. Пятьдесят лет, а все бодрится. Раньше он так внимательно не рассматривал свое отражение в зеркале, не был так придирчив в одежде, а часовая зарядка по утрам — тоже, видимо, попытка обмануть время. Он все тер щеткой голову, а мать опять поднимала и роняла руки.

— За двадцать пять лет пора бы остепениться. Пора вспомнить о детях, — по щекам у нее текли слезы.

Мать часто плакала, и все в доме привыкли к ее слезам, они никого не пугали. Да и сама мать «быстро просыхала», как она говорила, и после бурных рыданий винилась перед Костей: «Не обращай внимания. У меня вздорный характер. Хорошо, что ты похож на меня только внешне».

А мать отцу — пара? Или здесь тоже что-то не так?

5

Через неделю состоялся семейный совет. Для Кости осталось тайной, оповестила ли мать ближайшую родню или они сами стеклись на субботний чай, ощутив давление надвигающихся событий. Чай пили на кухне, по-домашнему.

Первой пришла младшая сестра матери — Наталья Павловна. Про мать говорили: «Красивой не назовешь, но очень обаятельна». Про сестру ничего не говорили, а только вздыхали сердобольно: «Не повезло женщине». Но Костя не замечал некрасивости тетки. Какое ему дело, что она сутула, загребает ногами при ходьбе и линзы в очках неправдоподобно толсты, если через эти линзы смотрят на него такие родные и ласковые глаза. Тетку все любили, и никто не называл ее по имени. Она была Ленская.

Оперная фамилия досталась ей от мужа. «Чудесный был человек, но алкоголик и потому дурак», — отзывалась тетка о своем бывшем супруге. Хотя почему бывшем? За семь лет раздельной жизни они так и не собрались поставить соответствующий штамп в паспорте, и примерно раз в полгода муж являлся в старое гнездо занять денег, которые никогда не отдавал, и поплакаться. После этих визитов Ленская прибегала к сестре, и Костя слышал, как мать кричала на кухне: «Блаженная, гони его к чертовой матери!» — «Как я его прогоню? Он как ребенок», — слабо возражала тетка.

У Ленского была своя философия добра и зла. «Ты знаешь, я всю жизнь пытаюсь работать, — говорил он жене, — но общество меня отвергло. Неудачи… везде и всегда. Но если общество не хочет кормить меня напрямую, так сказать, «работа — деньги», оно должно содержать меня через подставных лиц». — «И ты думаешь, что я как раз такое подставное лицо?» — спрашивала Ленская. «Ты не хуже и не лучше других, но с обществом ты в контакте, оно тебе платит, и немало. Десятка-другая тебя не обеднит». «Она сумасшедшая, — говорила про сестру мать» и роняла руки.

В этом была своя правда. Когда семь лет назад Ленская собралась с духом и выставила за порог обезумевшего от пьянки мужа, ей самой пришлось обратиться к психиатру: она перестала есть, слышала голоса, но больше всего ее донимала бессонница. Это была не та бессонница, когда ты лежишь, пялишься в темное окно и клянешь расшатанные нервы. Теткой овладел страх. Она спокойно засыпала в чужих домах, но собственная комната из всех углов корчилась рожами, словно муж в отместку забыл прихватить с собой персонажей из своего алкогольного бреда.

Особенно безмятежный и сладкий сон приходил к ней в приемном покое одной из градских больниц, где работал пользующий ее психиатр. Каждый вечер она брала плед, подушку и и отправлялась в метро и на двух троллейбусах в «приют сна и покоя». Так прошел месяц. Сердобольная сестра их хирургии пожалела странную пациентку: «Вы где живете? На Сретенке? Две комнаты? Жильца возьмите. Он ваши страхи прогонит и от пьяного мужа защитит». Сестра не только дала мудрый совет, но и воплотила слова в образ — привела грустного бородатого парня с тощей сумкой и завернутой в мешковину пишущей машинкой. Первый жилец оказался прозаиком. Он прожил в смежной с теткой комнате полгода, а потом исчез, приведя на свое место замену.

Сколько их перебывало за семь лет! Все жильцы Ленской принадлежали богеме, не имели московской прописки и твердых средств к существованию. Три первых месяца они исправно платили за комнату, а потом как-то незаметно переходили на полное содержание квартирной хозяйки. Ленская их кормила, поила, убирала за ними, требуя весьма умеренную плату — обязательную ночевку дома. Жильцы писали стихи, рисовали, читали длинные монологи из пьес, а потом вдруг с озабоченными лицами собирали свой убогий скарб и исчезали. Видимо, даже такая ничтожная плата, как обязательная ночевка на одном месте, казалась им чрезмерной. Бородатые таланты были предметом постоянных нареканий и недобрых шуток в семье Полозовых.

Потом пришел дядя Гоша — папин брат. Дядя Гоша был стар, его мучила одышка, большая его грудь хрипела испорченным органом, словно трахея, бронхи и малые бронхиолы пытались вспомнить какую-то торжественную мелодию. Лохматые брови при этом шевелились, как у злодея в кукольном театре, рука вскидывалась — он был величественно смешон, но в семье жили легенды о совсем другом дяде Гоше — красавце с исполинской силой и молодецкими подвигами, когда он строил что-то грандиозное в Средней Азии и даже в какой-то из соседствующих стран, Афганистане или Монголии, когда имел бешеный успех у женщин, был как-то особенно удачен в охоте, а в конных состязаниях взял первый приз, что сыграло важную роль в высокой политике.

Но были у дяди Гоши подвиги и другого рода. Например, в период опалы, у людей с размахом она должна быть непременно, он пошел работать конюхом, вместо строгого кителя стал носить парусиновую толстовку и в душевном порыве пропил у двух тихих старушек, у которых снимал угол, «Малую Британскую энциклопедию» вместе с увитым резным акантом шкафом. Эти «Геракловы подвиги» говорили о столь полярных привычках, о такой душевной широкости, что на дядю Гошу стали в семье смотреть несколько боязливым и ироническим взглядом, оставляя за ним право поступать как ему вздумается и говорить что хочется.

Обсудили погоду, обругали дороговизну, похвалили Костю за пятерки. О том о сем, и перешли к главному.

— Мое дело, конечно, сторона, — дядя Гоша изломал свои удивительные брови, — да и каждый скажет, что жениться хорошо, но делать это надо с разбором. Видел я вашу невесту.