заседании Думы до конца. Это знаменательное событие вызвало толки в обществе. Сотрудник Ставки М.К. Лемке с присущей ему оппозиционностью писал:

«Телеграмма о совершенно неожиданном посещении сегодня царём молебна, отслуженного в день возобновления занятий Государственной Думы по случаю взятия Эрзерума, произвела здесь сильное впечатление, о ней говорили почти все; наши полковники, считающие Думу, вообще, чем-то низшим и, во всяком случае, состоящей на подозрении, не знали, как же теперь понимать её значение…Разумеется, она была реабилитирована в их глазах, и всегдашнее снисходительное отношение сразу сменилось почтительным преклонением перед авторитетом народных представителей… Много ли надо для перемены своих мнений, вообще не крепких, не устойчивых и ничем серьёзно необоснованных.

В приезде царя в Думу с Михаилом Александровичем некоторые видят очень ловко рассчитанный ход. Во-первых, это – как бы извинение перед Думой за последнее её закрытие и признание ошибочности этого шага; во-вторых, это подчёркивание своей близости к ней; в-третьих, это желание показать свою близость с братом, в-четвёртых – желание показать, что брат не чужд влияния на государственные дела, в-пятых – дальнейшее присутствие Михаила на самом открытии Думы показывает, что глаз государев лично наблюдает за работой Думы. По-моему, всё дело проще: «Когда вы хотите прославить подвиги моей армии – я с вами, а всегда – мне на вас наплевать».

Вообще Михаил выдвигается. 17 января он назначен председателем Георгиевского комитета[153] его имени и сегодня просил царя принять звание почётного председателя комитета»[154].

Так или иначе, показательно то, что отношения между братьями значительно потеплели по сравнению с началом войны.

На это указывает и то, что в начале 1916 г. Михаил Александрович получает повышение – принимает командование 2-м кавалерийским корпусом. В своём прощальном приказе от 17 марта 1916 г. он благодарит Дикую дивизию за проделанную работу и высоко оценивает её боевые качества:

«Высочайшим приказом 4-го февраля сего года Я назначен командующим 2-м кавалерийским корпусом, – начал Михаил Александрович свое обращение к дивизии, – командуя которой заслужил орден Св. Георгия 4-й степени, Георгиевское оружие и орден Св. Владимира 3-й степени с мечами. Полтора года тому назад волею Государя Императора Я был поставлен во главе Кавказской туземной конной дивизии, с которою отныне связан неразрывными узами совместной боевой службы Царю и Родине в переживаемые военные дни.

С глубоким волнением и сердечной благодарностью вспоминаю геройскую службу всех чинов дивизии, от генерала до последнего всадника и солдата, в течение истекшего с тех пор времени.

Памятны Мне первые дни тяжких зимних боев в Карпатах… блестящие боевые действия весной на реках Днестре и Пруте… непрерывной цепью проходит в Моей памяти ряд боев в июле, августе и осенью 1915 года… у Шупарки, Новоселка-Костюкова, в районе Доброполе и Гайворонка, увенчанные блестящими конными делами, каковые составляют одну из лучших страниц Истории нашей конницы…»

«За это время чины дивизии были удостоены награждения: 16 офицеров ордена Св. Георгия, в том числе павший смертью храбрых доблестный командир Чеченского коннго полка полковник Святополк-Мирский – ордена Св. Георгия 3-й степени; 18 офицеров – Георгиевского оружия; 3744 всадника и нижних чинов Георгиевскими крестами и 2344 всадника и нижних чинов Георгиевскими медалями.

Пожалованные Мне высшие знаки отличия отношу всецело к доблестной работе дивизии…

…О самоотверженной боевой работе дивизии свидетельствуют цифры понесенных ею потерь: за это время убито и умерло от ран 23 офицера, 260 всадников и нижних чинов, ранено и контужено 144 офицера, 1438 всадников и нижних чинов.

Вечная память героям, своей смертью в бою запечатлевшим великий подвиг служения Царю и Родине.

Неисчислимы все отдельные подвиги героев-кавказцев, представителей доблестных народов Кавказа, своей беззаветной службою явивших непоколебимую верность Царю и общей Родине и увековечивших неувядаемой славою молодые кавказские полки, ныне закаленные в кровавых боях.

Пусть слава о них будет воспета в аулах родного Кавказа, пусть память о них навеки живет в сердцах народа, пусть заслуги их будут записаны для потомков золотыми буквами на страницах Истории. Я же до конца Моих дней буду гордиться тем, что был начальником горных орлов Кавказа, отныне столь близких моему сердцу…

Еще раз благодарю Вас всех, мои дорогие боевые соратники, за вашу честную службу…»[155]

В 1916 г. 2-й кавалерийский корпус продолжительное время находился в резерве, затем принял участие в позиционной войне на Юго-Западном фронте, в дни Брусиловского прорыва находился в общеармейском резерве на случай контрудара противника. В 1916 г. обостряется ещё довоенная болезнь Михаила Александровича – язва желудка[156]. Дурное питание на фронте и постоянное нервное напряжение усугубило физическое состояние князя. Несколько раз в течение года он получает отпуск, однако врачи настаивают на полном покое. Великий князь писал Николаю II 1 ноября 1916 г.:

«Дорогой Ники, 3-го ноября оканчивается мой отпуск, данный тобою для исправления здоровья. Собирался приехать к тебе сам, но недомогание мешает мне исполнить это моё желание; к тому же доктор Бертенсон, осмотревший меня вчера, назначил мне строгий покой и строгую диету. Свой приезд к тебе я хотел также соединить с разрешением вопроса о моей дальнейшей службе, реши, пожалуйста, этот вопрос без меня, я знаю, что ты сделаешь для меня как лучше.

В Брасове я вполне окреп, по возвращении же сюда неожиданно стал чувствовать себя плохо, а теперь прямо-таки отвратительно: только что окончилась ангина, как начались и продолжаются до сих пор сильные боли в нижней части желудка, бывавшие у меня раньше. Лечит меня мой гатчинский врач Котон; кроме того, мною был приглашён лейб-медик Бертенсон. Они оба пришли к заключению о необходимости продолжить моё лечение при совершенном отдыхе ещё в течение 6–8 недель. (Составленное ими заключение о моей болезни прилагаю к письму.)

Если ты разрешишь мне этот срок, я воспользуюсь им как можно лучше и поеду в Крым. Очень прошу тебя о своём решении уведомить меня телеграммой.

Здесь продолжается дождливая погода и ужасающая темнота.

Крепко обнимаю тебя и Алексея. Да хранит вас Господь.

Сердечно любящий тебя твой Миша»[157]

Сам великий князь в письме жене говорит:

«В твоём письме ты пишешь, что я сам виноват в том, что нахожусь так далеко от тебя и что я не желал лучше устроиться. Это верно, винить мне никого нельзя, хотя Государь знал о моём желании быть при нём в Ставке. Но тут вопрос моей совести, мне как-то совестно в такое время быть где-то в тылу, когда русский народ (настоящие труженики и лучшие люди) проливают свою кровь за страну и за будущий мир…» Однако позже, видимо под напором Н.С. Брасовой, меняет своё мнение:

«…Теперь я твёрдо