Мне было ясно, что Сталин решил сейчас свести счеты с оппозицией в Красной армии таким же кровавым способом, как он уже сделал это со своими другими противниками. Момент был подходящий. Кризис коллективизации, миновав острую стадию, перешел в застойную, хроническую.

Генералы Красной армии избежали тяжелых испытаний, которые переживали в течение более десяти лет политические оппозиционеры. Они жили вне той особой партийной атмосферы, в которой люди постоянно «отклонялись» от правильного сталинского курса, «раскаивались» в этом, опять «отклонялись» и снова и снова «раскаивались»; и с каждым разом наказания и кары для них увеличивались, а их воля становилась все слабее и слабее. Работа генералов, которые занимались построением мощной армии и системы национальной обороны, позволяла им сохранять высокий моральный дух.

Сталин знал, что Тухачевский, Гамарник, Якир, Уборевич и другие высшие военачальники никогда не будут сломлены до состояния абсолютной покорности, которую он хотел видеть во всех окружающих. Это были люди огромного личного мужества, и он помнил, что в то время, когда его престиж дошел до крайне низкой точки, генералы, особенно Тухачевский, пользовались невероятной популярностью не только среди командиров и рядовых, но и у всего народа. Он также помнил, что самый критический период его власти – во время насильственной коллективизации, голода, волнений – эти генералы неохотно поддерживали его, ставили на его пути различные препятствия и одерживали над ним верх. Он совершенно не был уверен в том, что сейчас, столкнувшись с резкой переменой в его внешней политике, они будут и дальше признавать его полное единовластие.

Таковы были мои размышления по этому вопросу, и я пытался догадаться, как именно Сталин организует «ликвидацию» своих генералов.

Вскоре до меня стали доходить известия из Москвы, которые указывали на усиливающуюся изоляцию не только Тухачевского, но и некоторых других генералов. Шли аресты многих его ближайших помощников. Люди Сталина все больше и больше сжимали кольцо вокруг самого известного военачальника. Стало понятно, что его не спасут ни его невероятные подвиги, ни высокое положение.

В марте 1937 года я приехал в Москву под предлогом обсуждения с Ежовым одного исключительно секретного дела. Два судебных процесса над старыми большевиками, обвиненными в государственной измене, пошатнули симпатии просоветски настроенных элементов за границей. Размах сталинской чистки возрастал день ото дня, и это наносило вред нашей работе в Западной Европе.

Вернувшись в Москву, я ощутил атмосферу ужаса, царящую даже среди высокопоставленных чиновников правительства. Масштабы чистки значительно возросли и были даже большими, чем сообщалось за границу. Одни за другим исчезали люди, которые были моими друзьями и соратниками еще со времен Гражданской войны, – твердые, надежные и верные командиры из Генерального штаба и других отделов Красной армии. Никто не знал, сядет ли он за свой рабочий стол завтра. Не было и тени сомнений в том, что Сталин плетет свои сети вокруг всего высшего командного состава Красной армии.

И в условиях этого растущего напряжения произошло нечто, напоминающее взрыв бомбы. Это были сведения строжайшей секретности, переданные мне Слуцким, который уже вернулся в свой кабинет в ОГПУ в Москве. Сталин и Гитлер подписали проект соглашения, который был доставлен в Россию Давидом Канделаки.

Канделаки, уроженец Кавказа и земляк Сталина, официально считался советским торговым представителем в Германии. На самом же деле он был личным эмиссаром Сталина, направленным для работы с нацистским правительством. Канделаки в сопровождении некоего Рудольфа (псевдоним секретного представителя ОГПУ в Берлине) только что вернулся из Германии, и они оба прямиком отправились в Кремль для личной встречи со Сталиным. Рудольф являлся подчиненным Слуцкого по заграничной разведывательной службе, но теперь помощник Канделаки явно приобрел такую важность, что ему разрешили докладывать Сталину напрямую, через голову своего начальника. Канделаки добился успеха там, где другие эмиссары оказались бессильны. Он не только вел переговоры с высшими нацистскими чинами, но и удостоился личной аудиенции у самого Гитлера.

Действительная цель миссии Канделаки была известна не более чем пяти-шести людям. Для Сталина все это стало триумфом его личной дипломатии. Только немногие из его ближайшего окружения знали все об этом деле. Наркомат иностранных дел, Совет народных комиссаров – весь советский кабинет министров – и Центральный исполнительный комитет, возглавляемый его председателем Калининым, не имели к этому никакого отношения. Сталин казнил своих старых большевистских товарищей как нацистских шпионов и в это же самое время вел тайные переговоры с Гитлером, конечно никак не афишируя их.

Безусловно, ни для кого в высших кругах советской власти не являлся секретом тот факт, что Сталин страстно желает найти взаимопонимание с Гитлером. Почти три года миновало с той кровавой ночной чистки в Германии, которая убедила его – сразу, как только она произошла, – что нацистский режим полностью укрепился и что ему нужно найти точки соприкосновения с сильным диктатором.

Сейчас, в апреле 1937 года, выслушав доклад Канделаки, Сталин убедился, что сделка с Гитлером продвигается вперед. Ему больше не нужно было опасаться нападения со стороны Германии. А значит, путь для чисток в Красной армии был открыт.

К концу апреля уже всем стало понятно, что маршал Тухачевский, заместитель наркома обороны Гамарник и ряд других представителей высшего генералитета попались в быстро затягивающуюся сеть, расставленную специальными агентами Сталина. Пока еще эти военачальники находились на свободе, но участь их уже была предрешена. Их отстранили от общественной жизни. Считалось опасным даже вступать с ними в разговоры. Они повсюду были одни. И молчание окружало их.

В последний раз я видел своего прежнего начальника маршала Тухачевского 1 мая 1937 года на параде, проходящем на Красной площади. Праздник 1 Мая – это один из редких случаев, когда Сталин появляется на публике. Меры безопасности, предпринятые ОГПУ на празднике в 1937 году, были беспрецедентными в истории нашей секретной службы. Незадолго до этого мне случилось побывать в специальном отделе – ведомстве Карнильева, которое выдает пропуска правительственным служащим, разрешающие проход в огороженное место у Мавзолея Ленина (на трибуну, где можно смотреть парад).

– Вот чертово времечко, – сказал мне Карнильев. – В нашем спецотделе мы уже четырнадцать дней только и делаем, что разрабатываем меры безопасности на майский день.

Я не смог получить свой пропуск до самого вечера 30 апреля, пока его не принес мне курьер из ОГПУ.

Первомайское утро было ослепительно солнечным. Я рано отправился на Красную площадь, и по дороге туда меня по меньшей мере десять раз останавливали патрули, которые проверяли не только билет, но и документы. У Мавзолея Ленина я оказался без пятнадцати десять, то есть за несколько минут до начала празднования.

Трибуна уже была почти заполнена. Весь личный состав ОГПУ из нескольких отделов был мобилизован по этому случаю, хотя сотрудники были одеты в гражданское и находились здесь как «зрители, наблюдающие парад». С шести часов утра они уже заняли свои места, расположившись через ряд. Так, позади и впереди каждого ряда правительственных служащих и гостей располагался ряд секретных агентов! Все эти меры предосторожности были предприняты для того, что гарантировать безопасность Сталина.