Смотрю на экран. Внедорожник отъезжает прочь, делает широкий круг и выезжает со стоянки. Расстояние уже большое, но, кажется, я вижу, как он сворачивает на дорогу, ведущую от ферм к рынку, и направляется в сторону шоссе.

Откручиваю запись назад, к тому месту, где он появляется в поле зрения.

– Скажите следователям, что смотреть нужно отсюда, – говорю я управляющему. – Спасибо вам, вы поступили совершенно правильно, сэр. Охраняйте эти данные любой ценой. Они чрезвычайно важны.

Мужчина кивает. Вид у него бледный и неуверенный, но вполне собранный.

На обратном пути к своей машине я звоню в ТБР и сообщаю им о том, что нашла. Агент, принявший мой звонок, отвечает сначала нетерпеливо, потом заинтригованно, потом с растущим энтузиазмом.

Я удостоверяюсь, что управляющий забрал из бака мешок с мусором, потом решаю направиться в сторону шоссе. Бут уснул на заднем сиденье, но просыпается, едва я открываю дверцу.

– Привет, дружище, – говорю я ему, и он лижет меня в лицо. – Прекрати. Все в порядке. Все хорошо.

Я переключаю передачу, когда вижу его.

Великолепный черный внедорожник. Грязные номерные пластины. Он стоит с включенным мотором на краю парковки.

– Это невозможно, – говорю я. – Этого не может быть.

Пару секунд я всерьез сомневаюсь в собственном рассудке, потому что он мне, похоже, мерещится. Или это может быть совершенно другой автомобиль. Внедорожников тут – как мух в жаркий сезон. Девяносто девять шансов из ста, что это какое-то семейство, живущее в пригороде, собралось выехать на пикник, а не… не то, что я думаю.

Я медленно направляю свой седан в сторону внедорожника. Он сдает задом и уезжает прочь, прибавляя скорость.

Черт!

Я жму на газ и нашариваю свой телефон, огибаю поворот и прибавляю скорость. Он уже выворачивает на развязку, ведущую к шоссе. Мотор у его машины адски мощный, а мой седан рядового детектива не приспособлен к скоростным погоням. Я снова звоню в ТБР и сообщаю, что преследую черный внедорожник, который, как я подозреваю, может быть замешан в деле Лэнсдаун. Пытаюсь заснять хотя бы часть номера, но не могу даже различить его; похоже, он поставил поверх пластины какой-то фильтр для размытия. Это незаконно, но кто разберет под таким слоем грязи?

Движение на дороге более оживленное, чем на проселке, и мне приходится сосредоточить внимание на управлении машиной; на всякий случай я мигаю «аварийкой» и включаю сирену, и большинство машин уступает мне путь. Какой-то грузовик на несколько критически важных секунд загораживает от меня внедорожник, и когда я проношусь мимо него, то вижу черный автомобиль уже на съезде с эстакады. Я никак не могу затормозить и свернуть следом. Выкрикиваю в телефон номер съезда и давлю на педаль газа, торопясь к следующей развязке, находящейся в миле отсюда. Затем делаю разворот и лечу обратно со всей скоростью, на которую способна моя машина.

«Он выбрал не тот съезд», – думаю я. Яростный охотничий инстинкт заставляет мое сердце колотиться все чаще. Я знаю этот район; здесь нет ничего, кроме полей и лесов, и на мили вокруг нет никаких боковых ответвлений, кроме тупиковых проселков. От шоссе дорога ведет в две стороны – на север и на юг. Я сворачиваю на север, потому что вижу в этом направлении свежие черные отметины от шин – он пробуксовал по асфальту, пытаясь резко ускориться. Дорога быстро заводит в лес, и я сообщаю агенту ТБР, по какой дороге еду, когда пролетаю мимо указателя, едва различимого на такой скорости. Я не вижу внедорожник, дорога пуста, но прямо впереди крутой поворот. Я не могу позволить тому человеку ускользнуть от меня.

Я уже вхожу в этот крутой поворот, когда все летит кувырком – в буквальном смысле. Я не вижу на дороге шипастую полоску, но ощущаю, когда наезжаю на нее: машина начинает рыскать, руль рвется у меня из рук с такой силой, что едва не оставляет ожоги, мир вращается, хрустят стекло и металл. Бут взвизгивает.

Я ухитряюсь удержать машину и не дать ей опрокинуться, но мой бедный седан по инерции съезжает с дороги и с силой ударяется о дерево задней левой панелью. Срабатывают подушки безопасности, я втягиваю носом кровь и ощущаю резкий запах порошка.

Пытаюсь сморгнуть звезды, мерцающие в глазах, и собраться с силами. Бут лает – хриплый, непрерывный, тревожный лай, – и я слышу, как он рвет когтями обшивку кресла, пытаясь добраться до меня. Я делаю невероятно болезненный вдох – что-то острое колет глубоко внутри, вероятно, ребро – и ухитряюсь выговорить:

– Эй, эй, мальчик, все в порядке, все хорошо.

В следующую секунду я ощущаю панику. «Ребенок. Нет-нет-нет, только не так, нет…» Меня трясет, я хватаю ртом воздух. Мне до смерти страшно – не за себя, но за ребенка, к которому я только-только начала привыкать. «Боже, боже, нет!»

Бут пытается просунуть голову между сиденьями – зазор узкий, рама погнулась – и отчаянно лижет мою руку, единственную часть моего тела, до которой может дотянуться. Я опускаю взгляд и вижу, как на нее капает кровь, сверкая, словно рубины. Теперь я чувствую свой разбитый нос – он болит, словно от солнечного ожога. Мне прилетело в лицо одной из подушек безопасности, но они помешали мне – нам – удариться слишком сильно. Может быть, я в порядке. Может быть, с ребенком все хорошо.

Но, кажется, все не настолько в порядке. Мне нужна помощь.

Лобовое стекло представляет собой почти непрозрачную мешанину трещин. Я ничего сквозь него не вижу. Каким-то образом машина осталась стоять на всех четырех колесах, но она сильно кренится вправо.

Я шарю в поисках своего телефона, потом вспоминаю, что поставила его в держатель на приборной панели. Держатель, конечно же, сорвало. Пытаюсь перегнуться и нащупать его, потом вижу, что телефон заклинило под пассажирским сиденьем; наклонившись, снова чувствую острую боль – такую, что вынуждена замереть и перевести дыхание. Меня снова охватывает ужас. «Останься со мной, малыш. Останься со мной». Мои пальцы скользят по пластику, я ухитряюсь подцепить телефон и вытащить на сиденье. Экран потрескался, но когда я нажимаю на него, он загорается. «Слава богу!» Я набираю 911.

Голова у меня болит, и когда я поднимаю руку и касаюсь левой стороны, то чувствую на пальцах кровь. Это отчасти объясняет тот туман, который плавает у меня в мозгу. Я хватаю телефон и толкаю дверцу со своей стороны – она погнулась, но ее не заклинило, – и свежий, прохладный воздух, хлынувший в салон, помогает мне сосредоточиться. Пробую встать, держась одной рукой за дверную раму. И мне это удается, пусть даже с болью. Я смотрю сквозь стекло задней дверцы.

Бут, похоже, цел и невредим – он лает, скулит и царапает дверь.

– Погоди минутку, – шепчу я ему. – Держись. – Не знаю, обращаюсь ли я к нему, к себе или к ребенку. Может быть, ко всем сразу.

И тут я вижу черный внедорожник.

Он стоит у следующего поворота, примерно в четверти мили отсюда. Ничего не делает, просто стоит со включенным двигателем. Я пытаюсь сфотографировать его, но когда щелкаю камерой, он уже начинает двигаться. Не знаю, удалось ли мне заснять что-то полезное. «Черт бы тебя побрал!» Неожиданно меня начинает трясти от ярости, и на полсекунды меня охватывает желание продолжить погоню пешком, но потом я прихожу в чувство. И это чувство – страх. Мой ребенок совершенно беспомощен и полностью зависит от меня, я не имею права делать глупости. Цепляюсь за дверцу и пытаюсь стоять прямо. Я устала. Ужасно устала.