Обсуждение политических взглядов Гоббса увело бы нас слишком далеко в сторону (например, как именно, по его мнению, народ дает всеобщее согласие на абсолютизм?). С точки зрения лингвистики, впрочем, необходимо ответить на вопрос, почему же Гоббс использовал столь неосторожное слово. Ведь очевидно, что он сам вложил республиканцам в руки оружие против себя. Многие республиканцы были пуританами, а это направление протестантизма славилось любовью к изучению Ветхого Завета. И конечно, они знали о традиции истолкования Левиафана как имени демона. Теперь они могли заявлять: “Вот, вы же видите, сами монархисты признали, что их король – бес!”[192]

Оказывается, Гоббс опирался на… лингвистику же. В XVI–XVII вв. благодаря Реформации в Европе сложилась развитая традиция филологического изучения древнееврейского оригинала Библии. Как, например, пишет современник Гоббса Джозеф Кэрил в комментариях к Библии, “Leviathan происходит от Lavah, что означает соединенный или спаренный”[193]. В своем объяснении Кэрил ссылается на библейское описание Левиафана: “…крепкие щиты его – великолепие; они скреплены как бы твердою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются” (Иов 41:79). Речь идет о чешуе или щитках панциря. Кэрила, считавшего Левиафана китом, не смутило, что у кита их нет – почтенный пастор был несведущ в зоологии. Очевидно, метафора спаянности воедино и вдохновила Гоббса на столь двусмысленный образ[194]. Наполнить слово Leviathan положительными коннотациями у Гоббса, прямо скажем, не очень получилось, слишком сильна была традиция, ассоциирующая его с монстрами и демонами, и, вопреки намерениям английского мыслителя, это слово стало использоваться в обличительном значении. Особенно после опыта тоталитарных режимов XX в.

Вот какая длинная история стоит за названием фильма Звягинцева. С лингвистической точки зрения примечательна здесь двойная природа заимствования: в русский язык слово Левиафан как метафора государства попало не напрямую из Библии, а через английское посредство. Соответственно, и смысловое поле, к которому оно отсылает, не библейское, оно принадлежит английскому языку и английской культуре Нового времени.

И снова следует подчеркнуть, что, хотя подобные явления обычно не попадают в словари (за редким исключением вроде донкихота), они, как правило, служат предметом вполне сложившегося языкового консенсуса. Да, иногда понимание таких культурных аллюзий требует некоторого уровня образованности – вряд ли сто процентов носителей русского языка с ходу поймут, что такое Левиафан в газетной статье, но чем это отличается от понимания технических терминов или субкультурного жаргона? Точно так же людей, понимающих смысл фразы тоже мне, Шерлок Холмс, наверняка статистически больше, чем тех, кто понимает значения слов фьючерсы или эпигенетический. Однако для словарей, как правило, эти языковые пласты невидимы[195].

Не только письменные памятники других культур влияют на наш язык. Вы открыли газету и читаете:

Или вот такое:

Очевидно, что слово Рэмбо, невзирая на разногласия корректоров (с заглавной буквы писать или строчной, в кавычках или без), употребляется здесь в некоем устойчивом значении и считается общепонятным. Хотя его, как и робинзона, в обычных словарях не найти. Столь же очевидно, что это слово – заимствованное: на пять букв – целых три признака нерусскости (и э оборотное, и несклоняемое -о на конце, и сочетание мб, которое для русской фонетики не слишком типично).

Полагаю, подавляющее большинство читателей немедленно догадывается, что это имя персонажа из кино – существует целая франшиза под названием “Рэмбо” с Сильвестром Сталлоне в главной роли, но российской аудитории больше всего известен первый по счету фильм, “Рэмбо: Первая кровь” (1982), впервые показанный в СССР в эпоху перестройки и мгновенно снискавший популярность. Даже те, кто не смотрел фильма, так или иначе наслышаны о нем и потому понимают смысл слова Рэмбо, употребляемого в нарицательном значении. Идея фильма – история ветерана вьетнамской войны, которого преследует государственная машина, – и его антивоенный пафос отошли на второй план, в культурное сознание россиян фильм вошел прежде всего как история супергероя, этакого современного Ильи Муромца, который в одиночку побеждает множество вооруженных врагов. И это представление отразилось в употреблении слова Рэмбо – в прессе и художественной литературе.