Он был в садовых перчатках, и в фургоне я заметила выкопанные васильки. Корни их торчали кверху, как руки маленьких ребятишек.

– Это моя семья.

Я сделала шаг вперед, как будто меня представляли незнакомым людям, и остановилась у первой плиты.

Словно поняв это как подсказку, Джимми заговорил:

– Это мой отец, Уолтер Ф. Скотт. «Ф» это значит Флойд, как все его называли. Я даже не знал, что его первое имя Уолтер, пока не увидел его здесь.

Буквы были вырезаны просто, и кроме одного надгробия, там были только имя и даты рождения и смерти. Я подошла ко второй плите с надписью: «Цветок расцветает и на увядающем дереве».

– А это ваша мама? – спросила я, употребляя, как и он, настоящее время.

Джимми кивнул:

– Ага. Мэри Энн Синклер Скотт. Все звали ее Мэри Энн.

Я сняла с шеи камеру.

– Вы не возражаете, если я это сфотографирую? Тиш сказала сделать как можно больше снимков для нашего доклада.

– Не возражаю. Я сам все время снимаю. Мне хочется увидеть их в ореоле.

– Как на фотографиях привидений, которые мы видим по телевизору?

Он кивнул:

– Я еще их не видел, но я надеюсь. Было бы хорошо знать, что я не один, вы понимаете?

Я взглянула в его оживленное лицо, припоминая, как, сидя за столом со всей моей семьей, я чувствовала, что сижу одна, а окружающие меня люди были как голограммы чьей-то чужой жизни.

– Да, я понимаю, – сказала я, идя вслед за ним к двум другим надгробиям.

– Это мои маленькие сестрички, Кристина и Дженнифер. Их все звали Тина и Дженни, но я звал по-другому, – он робко улыбнулся.

– А как вы их звали?

Он прихлопнул на своей руке комара.

– Скутер и Буер. – Он широко улыбнулся, как будто он говорил не о двух малютках, погибших в огне, когда им не было еще и трех лет.

Я присела на корточки перед двумя плитами, читая имена и даты: Кристина Мэри Скотт и Дженнифер Энн Скотт, родились пятого сентября 1977 года и умерли в один и тот же день тридцатого июля 1980 года. Я взглянула на Джимми, стараясь увидеть то, что видел он. – А почему вы их так называли?

– Я называл Тину Скутер, потому что она так ползала. Никогда не хотела ползать, как все дети, но ехала на пеленке, вытягивая вперед обе ноги, чтобы двигаться, опираясь на них. Казалось, ей не терпится ходить, а ползать у нее нет времени. Папа от нее просто с ума сходил, потому что она научилась ходить, когда ей еще и года не было.

– А Буер? – спросила я, начиная понимать, почему Джимми улыбается, мое же лицо лишь слегка утратило печальное выражение.

– Потому что она отказывалась говорить, а только взвизгивала. Она упала и сильно ушиблась, когда была еще совсем крошкой, и мама сказала, поэтому она и не говорит, а заговорит потом. Но этого так и не случилось. – Его улыбка погасла. Он вспоминал что-то, о чем я не решалась его спросить.

Я поднялась, снова обращая внимание на его обезображенные шрамами руки и воображая его пятнадцатилетним подростком, пытающимся спасти свою семью от огня.

– Вы, наверно, все еще тоскуете по ним?

Он кивнул с таким видом, словно мы говорили о погоде.

– Да. – Он наклонился стряхнуть пыль с плиты. Когда он снова заговорил, взгляд его стал опять знакомым и теплым. – Но у меня были новые мама и папа, и брат и сестра.

– Вы имеете в виду Адриенну и ее семью?

Он кивнул:

– Но вы понимаете, они не то чтобы заняли место моих родных. Просто это была семья, и я в ней нуждался. Так оно и сложилось. – Он поднял горшок с могилы матери, который я раньше не заметила, и алые розы приветственно закивали мне оттуда. – Я выкопал цветок у себя в саду и принес сюда, чтобы пересадить. Я подумал, что ему будет лучше здесь. Удивительно, как это иногда получается.

– Что получается?

Джимми пожал плечами:

– Как цветам иногда приходится решать, как им цвести, где бы их ни посадили. Мисс Тиш вышила это для меня на подушке.

На этот раз я действительно искренне улыбнулась:

– Мне это нравится, Джимми. Нужно это запомнить.

Я взглянула на часы, зная, что мне нужно поторопиться к Бет.

– Песенка, которую вы насвистывали – та же самая, что вы насвистывали, когда подобрали меня из оврага – вы знаете, откуда она?

– Да, мама пела ее Скутеру и Буеру, но им всегда больше нравилось, когда я им ее насвис-тывал.

– Вы помните слова?

Он поджал губы и взглянул вверх, словно прося вдохновения. Приятным баритоном он запел:

Он замолчал, широко открыл глаза и посмотрел на меня.

– Там есть продолжение, но вы поняли идею.

– Браво! – сказала я. – У вас прекрасный голос.

Щеки его порозовели, и он опустил глаза на свои теннисные туфли.

– Спасибо, мисс Ава. Я пою в церковном хоре с мисс Тиш. Это она меня туда позвала.

– Им повезло, что вы согласились. Но меня интересуют слова. Вы знаете какие-нибудь другие? О жене и ребенке, живущих за морем?

Он снова возвел глаза к небу, словно консультируясь с высшими силами, прежде чем покачать головой.

– Это единственные, которые я когда-либо слышал.

Я пристроила костыли под мышки.

– Спасибо за концерт. Я позволю вам теперь снова вернуться к работе.

Он кивнул и следил, как я выбиралась с маленькой площадки. Я снова повернулась к нему:

– А как пройти на участок Фразье? Я что-то заблудилась.

Джимми показал налево.

– Это близко. Но я думаю, он хотел быть в стороне.

Я побоялась спросить, кто хотел, и пошла так быстро, насколько могла, по тропинке и вскоре увидела невысокую ограду и большой гранитный памятник впереди. Увидев там человека со светлыми волосами вместо темных, я с облегчением вздохнула и переступила через цепь ограды.

Джон оглянулся. Он сидел, скрестив ноги, у могилы сестры, но поднялся при моем приближении.

– Ава, – сказал он, глядя на мои костыли. – Я слышал о вашем несчастном случае. Рад видеть вас на ногах.

– Спасибо. Извините за беспокойство. Я обещаю, что вас не задержу. Я пришла сюда, чтобы сфотографировать старые могилы для нашего доклада.

Он сунул руки в карманы джинсов.

– Как я понимаю, вы не нашли заметок Адриенны.

Я покачала головой, думая о запертом чердаке.