— Вся страна — большое болото, — глубокомысленно заключил Серый, которому тоже хотелось поучаствовать в разговоре.

Степан хмыкнул и занялся костром. В наступающих сумерках, в которых сложно было различить сапог на собственной ноге, он легко нашел несколько сухих деревьев, притащил их, подметая древесными шевелюрами поляну, порубил на дрова. Затем чиркнул спичкой, сказал какое-то слово, и костер вспыхнул ярко и ровно, уводя дым вертикально вверх.

Следующие два часа были посвящены исключительно выяснению того, какой кусок переворачивать, кто получает щучью спинку, а кто хвост и почему (Хомяк громко возмущался: его не устраивали ни спинки, ни хвосты, ни брюшки; ему казалось, что соседу налили ухи больше).

— Был я в этом вашем городе, — сказал Степан в тот душевный момент, когда первый голод уже отступил, едоки начали выбирать куски получше, а прием пищи превратился в трапезу. — Вы ж там заколдованные все. Вы вообще по сторонам смотрели? Как вы живете там? Едут в трамвае, кто в телефон уперся глазами, кто в книжку. Спросишь что-нибудь, — отвечает, а глаза в телефон смотрят. Интернет у него там или еще что. Выходит из трамвая, идет в метро, а сам — в телефоне. Садится в метро — в телефон. И вот едет целый вагон, и ни одного человека. Все — телефоны. Я не знаю, кто вас там заколдовал, но эффект мощный. И долгий. У нас тут, на болотах, это липкой называется. Я вот могу липку сделать так, что вы будете себе на ладонь смотреть и оторваться не сможете. Это простая штука, не опасная. Ну и бесполезная, в общем. Для кур.

И, сразу, без всякого перехода.

— Вижу, ребята, что беда у вас случилась. Попробую помочь. Сейчас чаю сделаем и пойдете. Только попытка у вас одна будет. Он только один раз пускает.

Степан взял обычное эмалированное ведро, зачерпнул в него болотной воды, добавил корешков, которые выдернул прямо у себя из-под ног, зашел в дом, шуршал там пакетиками, принес несколько пригоршней сухих листьев и стеблей, тщательно растер их руками и бросил в воду.

— Что это за травы? — спросил Шульга.

Степан усмехнулся:

— Чаек просто болотный. Тонизирует и бодрит. Вам бодрость очень пригодится. Сейчас пойдете.

— Куда пойдем? — вполголоса расспрашивали у Шульги Серый и Хомяк, но тот пожимал плечами: «Чуваки, я знаю столько ж, как вы».

— Куда пойдем? — спросил осмелевший Хомяк у Степана.

— Ну, во-первых, не «куда», а «когда», — ответил он, улыбаясь в усы. — А во-вторых, я же ответил. Сейчас. Только чайку попьете.

Колдун мешал варево в ведре палкой с таким важным видом, как будто крутил штурвал на собственной яхте. Жидкость имела насыщенный черный цвет и пахла аптечной смесью «пастушья сумка», которую приятели, когда были моложе и глупей (чем сейчас), купили, чтобы покурить, думая, что это даст интересный эффект.

— Я, ребята, могу немного, — приговаривал колдун. — Но чем могу — помогу. Учтите только, работает один раз. Не получится у вас — все! Больше он не пустит. Ну а я? А что я? Я вроде как проводник. Я двери вам открываю. А идете вы сами. И зависит все ис-клю-чи-тель-но от вас. По вам дело — получится. Не по вам — нет.

— Так вы бы рассказали, Степан, что нам делать предстоит? — подчеркнуто вежливо попросил Шульга.

— Все, что мог — сказал. Чайку вот вам делаю. А остальное — от вас.

Степан принес три металлические кружки и разлил чай в них. Жмых из отдавших свой вкус трав он отжал руками и бросил в костер — тот недовольно зашипел и приувял, однако быстро занялся с новой силой. Ручки кружек сразу же приобрели обжигающую температуру только что вскипевшей жидкости. Держать чашки в руках можно было только обернув тряпицей.

— Чай черный, байховый, — шутливо представил напиток Степан.

— Как-то ссыкотно пить, — покрутил головой по сторонам, ища поддержки друзей, Хомяк.

— Пей, дуреха! — усмехнулся Степан.

— Это из-за болотной воды он такой черный? — поинтересовался Шульга.

Он сделал слишком большой глоток, который разом опалил губы, язык и внутреннюю поверхность щек. Выступили слезы. Еще он заметил, что Степан «тонизирующий чай» не пьет. Шульге тоже стало неспокойно, как и Хомяку.

— Из-за водицы, из-за трав. Он ночью черный. А днем — темно-зеленый с ультрамариновым проблеском. Днем его можно просто так пить. Без эффекта, — улыбнулся колдун.

Серый выдул свою порцию четырьмя большими глотками, как стакан с водкой. Возможно, раскаленная жидкость обожгла его пищевод и вскипятила желудочный сок, но он не подал виду, лишь громко и со смаком отрыгнул. Таков был Серый, и именно за это его любили товарищи. Увидев, что болотный чай не превратил Серого ни в лягушку, ни в прусака, Шульга и Хомяк, отдуваясь и пыхтя, прикончили свои порции. Зелье оказалось горьковатым на вкус — но горечь была не более насыщенная, чем у крепко заваренного кофе. Кроме того, после проглатывания «напиток бодрости» оставлял ярко выраженную сладкую отдушку, как у китайских ферментированных чаев.

— В пот бросило, — тщательно прислушивался к своим ощущениям Шульга.

— Конечно, кипятку насосался, а ночь, между прочим, не холодная, — успокоил его Степан.

— Пацаны, зырьте! — показал Хомяк на костер.

Троица повернулась к огню, обнаружив, что тот как будто приобрел еще одно измерение. Костер выглядел, как огромный муравейник: между языков пламени, красивых, как морской закат, изображенный пронзительно талантливым живописцем, метались сотни живых искорок, причем на каждую из них в отдельности можно было смотреть часами, а их были сотни. Так, плавая вокруг кораллового рифа, ты обнаруживаешь яркую и необычную рыбу-попугая, и тебе кажется, что ничего диковинней во время погружения ты уже не увидишь, и вот поворачиваешь голову и видишь вдруг рядом переливающееся всеми цветами радуги целое стадо таких рыб: они искрятся чешуей на солнце и движутся вперед, пульсируя, закручиваясь спиралью, как ДНК.

Внизу, под волшебным танцем искр, тлели угли — пульсируя, как новогодняя гирлянда.

— Вот это волочет! — радостно присвистнул Серый.

Его голос прозвучал в многократно раздавшемся пространстве леса, который наполнился вдруг тысячей других звуков. Он прозвучал и на секунду приковал к себе внимание, но лишь на секунду — потому что вокруг были еще звезды, очертания ночного леса, Степан в тельняшке, действительно очень похожий на капитана корабля, миляга-Степан, Степан-спаситель, были поляна, был этот дом без окон, словом, как странно было фиксироваться на голосе Серого, и он как будто сказал что-то, только что, да, он сказал: «Вот это волочет!». Волочет-сволочет, сволочет — это такой звездочет, который считает сволочей…

— Ну, я вижу, вы взбодрились, ребята, — улыбнулся Степан, сверкнув золотым зубом — он был не заметен при свете дня и, возможно, это был не золотой зуб, а отблеск, оранжевый отблеск костра, или черт его знает, надо завтра обратить внимание. — Давайте, сконцентрируйтесь немного… — и что-то еще говорил этот человек, а тем временем с болот подуло теплым ветерком, и этот ветерок был таким дружелюбным, таким гурзуфным, таким — как будто смотришь с гор на море, на Черное море, на море, черное, как этот чай, — … выходить уже. Идти надо, говорю. Вы слышите, эй? — это снова дядя в тельняшке, человек, знакомый как будто уже сотню лет.