С радостным нечеловеческим смехом один из дружинников нанес удар Эгилю на уровне колена, прекрасно, очевидно, зная, что истощенному болью скальду не перепрыгнуть через клинок.

Дружинник же, в котором Грим узнал вдруг Эйнара, со злорадным смехом отскочил на шаг назад. Сам Грим находился слишком далеко, чтобы добраться до него прежде, чем он вновь бросится на отца.

Эгиль, нечеловеческим усилием уклонившись от клинка, поскользнулся на крови, потерял равновесие и рухнул на колени.

Противник его вновь злорадно расхохотался, однако, решив растянуть удовольствие, подождал, пока встанет его обессиленная жертва.

Время для Грима вдруг поползло не быстрее улитки, скальд Одина медленно поднялся на колени. Грим, с ужасом понимая, что ничего не может поделать, видел, как дрожат ноги отца, как от полного изнеможения вздымается грудь. Лицо скальда Одина было залито кровью. Руки с ужасающей медлительностью уперлись в доски пола. Пальцы вывернулись. Выпятились локти. Он держался из последних угасающих — сил.

«Боги! — беззвучно выкрикнул Грим. — Не дайте ему умереть — так!»

Падая, Эгиль согнулся вперед, сгорбился — но не упал. Вместо этого он вырвал из-за пояса кинжал и неуловимым движением метнул его во врага.

Кинжал вошел в грудь Эйнара, как в ножны. Захрипев, доверенный стражник Вестмунда рухнул на колени. Эгиль не стал ждать. Он рванулся вперед, чтобы упасть рядом с трупом ратника, выхватить из его руки меч. Подобрал меч, не удержался на ногах и вновь бросил тело вперед, чтобы в падении размахнуться в жестоком рубящем ударе. Эйнар рухнул навзничь, но голова его достигла пола раньше тела.

— Остановитесь! — в тишине, наступившей за стуком покатившейся по полу отрубленной головы, звонко прозвучал холодный голос.

Весу достаточно было одного взгляда с порога, чтобы понять, что произошло в горнице Круга и что на этот раз он проиграл. Или поражение не окончательно? Все, да, все, кого он отправил сюда из личной охраны, мертвы. А мертвый уже ничего не скажет, как ни пугай его Стринда старческой немощью. Холодный взгляд его уперся в Карри. Вот, значит, чьи люди не позволили поджечь дом Круга. Жаль только, что дочь Раны Мудрого выиграла тот хольмганг, смерть ее теперь не пройдет без последствий.

— Напавшие на вас во хмелю будут сурово наказаны…

— Наказывать больше некого, конунг! — жестко оборвал его Грим.

Не выдержав бешеного взгляда берсерка, Вестмунд отвел глаза.

— Тяжело ранен, Стринда? — участливо спросила Карри Рану залитого кровью целителя, который подошел, чтобы осмотреть рану Ванланди.

Амунди-травник опустил взгляд на пропитавшуюся красной влагой рубаху и усмехнулся.

— Не моя, — только и ответил он и склонился над потерявшим сознанием скальдом Фрейя. И в голосе его не было ни капли привычной мягкости.

— Конунг… Ловунд… — захрипел внезапно очнувшийся Ванланди.

— Вам, наверное, стоит подойти, — окликнул Стринда остальных скальдов. К этому времени в палате остались лишь дети Брагги.

— Ловунд… — повторил раненый. — Они… стояли в дверном проеме… Все остальные были далеко… а я… рядом. — Слова давались ему с трудом, но ни у кого, даже у Карри, не хватило духу остановить его. — Конунг гневался на своего грама… за поражение, однако благодарил за чью-то смерть. Чью? Взгляд старика внезапно прояснился. Чтобы добиться ответа, он, казалось, готов был даже схватиться за лежащий поблизости меч.

— Чью?

— Грима сына Ульва, прозванного Скаллагримом, скальда Одина.

Арнора Вемуна, скальда Тюра. Гундбранда Шишки, скальда Ньорда.

Ванланди со стоном закрыл глаза.

— Если конунгу есть за что одарить грама, то и нам тоже, — прервал молчание Оттар, Скальд стража асов был мертвенно-бледен, и перевязанную правую руку он поддерживал у груди левой.

— И они не хмельны, — добавил вдруг, выпрямляясь, Стринда. — Вы видели их глаза? Эти глаза без зрачка? Они чем-то опоены. И, кажется, я даже знаю чем.

Грим, распознавший ярость воина, кто ради покровительства Одина в битве принял отвар берсерка, не столько по зрачкам, сколько по натиску, по движениям ратников во время боя, понимающе кивнул.

— Проследи за тем, чтобы прибрали горницу, — приказал Грим несколько часов спустя Гюду, одному из доверенных слуг отца и деда. — А потом попроси прийти сюда Оттара и Амунди, и отца, если он к тому времени проснется. Но сам его не буди. Да, и вот еще, — обернулся с порога Грим Квельдульв, — попроси их дождаться меня.

— Сколько им ждать тебя, господин?

— Пока не вернусь.

И скинув на лавку у двери теплый плащ, выбежал в сумерки в накрапывающий дождь.

Он бежал. Он думал, что это облегчит боль. Но та только глубже въедалась в душу. Боль распирала грудь, переполняла все его существо. Хотелось кричать, выть, только бы извергнуть ее. Кто услышит крики в лесу? А если и услышит, постарается держаться подальше от этих странных нечеловечьих звуков. Но облегчения… Облегчения не было.

Темные ветки хлестали по лицу. А он не чувствовал боли. Остались лишь горе и опустошение. Он бежал. И остановился только тогда, когда осознал, что не может иначе.

Горели легкие, болело нутро, стоило только остановиться и начала неметь от полузабытой раны нога. Осталось только прерывистое дыхание и скорбь, и дикая, дикая ярость.

Оказывается, он, сделав круг, вышел на берег залива. Поднялся на вал, крикнув дозорным, кто он. Под ним в долине лежал Фюркат, и где-то в нем… Ловунд! Небо было затянуто плотными, будто кожистые складки, облаками сквозь мглу не пробивались ни звезды, ни луна.

Медленно сжав в кулак правую руку, он почувствовал, как осыпается с ладони несмытая, засохшая кровь деда.

Оттар, Скальдрек и Стринда ждали его не в палате, а в комнатушке травника. Сперва ему показалось, что скальд Хеймдаля ничего не знает. Отмеченное шрамами лицо съяландского хольда было совершенно бесстрастным. Однако сама его напряженная поза была исполнена такой ярости и безысходного горя, что Грим застыл на пороге.

— Я прикончу его! — процедил, обращаясь к Оттару, Скальдрек.

— Он мой, — жестко отрезал, входя в горницу, Грим.

— Ловунд должен умереть от моей руки.

Скальдрек прошипел что-то на гортанном наречии островов.

— Он — мой дед! — Грим почувствовал, как в нем вновь вскипают ярость и гнев, как кровь отливает у него от лица.

— Твой дед был мне отцом и братом. — В голосе хольда возникли вдруг просящие нотки. — Неужели ты не отдашь мне жизнь какого-то нидинга?

— Нет! — хрипло проговорил Грим. — Никто не может отказать родичу в праве мести!

Скальдрек вскочил, подбирая с лавки меч. С минуту оба скальда стояли, до половины обнажив мечи и меряя друг друга полными боли и ярости взглядами.