— Опять, значит, в запой? — помолчав, спросил Илья.

— Опять, — спокойно ответил Кузьма.

— Бросить не можешь?

— Нет.

— Может, не хочешь?

— Может.

— А что тебе Митро запоет?

Кузьма, отмахнувшись, снова занялся валенком.

— Сколько тебе лет, морэ? — поинтересовался Илья.

— Ой, старый стал, как твоя собака, — усмехнулся Кузьма. — Тридцать два в осенях стукнет. Или нет… Что я, господи… Тридцать три уже.

— Не мальчишка ведь. Бросил бы давно эти глупости, женился бы, детей накидал. Все-таки не свет клином на этой…

— Слушай, брильянтовый, надоел! — вскипел Кузьма. — Что, еще ты мне будешь кишки мотать?! Не ваше это дело, ясно? И ее не трожь! Я к тебе небось не лез, когда ты со своим бабьем разбирался!

Валенок полетел в стену, ухнул, выбросив рыжее облако пыли, свалился на пол. На минуту в комнате стало тихо, лишь воробьиный гомон звенел за окном. Затем Кузьма хмуро буркнул:

— Ладно, не серчай.

— Ничего.

Кузьма сходил за валенком и собрался было продолжить свое занятие, но дверь отворилась снова, и в залу вошли дочери Митро, Иринка и Оля, в домашних свободных юбках и кофтах, еще сонные, зевающие, с кое-как заплетенными косами. Увидев мужчин, девушки чинно поздоровались, присели на диван, тихонько, хихикая и прыская в кулаки, начали вспоминать вчерашнюю ночь. Вслед за ними явились молодые парни во главе с Яшкой, которые тут же окружили Илью: им требовался совет для очередной операции на Конном рынке. Обсуждая с Яшкой бабки и зубы стоящего на конюшне сивого мерина, которому было сто лет в обед, но которого Яшка намеревался во что бы то ни стало продать, Илье пришлось признать, что башка у парня работает неплохо.

— По-моему, парень, доходяга твоя обморочная. Я вчера глазом кинул… По пятну на лбу видать.

— Знамо дело, обморочная, Илья Григорьич. — Яшка скупо усмехнулся. — Я ему вчера на это пятно бородавку восковую пристроил и салом замазал. Если мужик сам не барышник — сроду не догадается!

— Удержится бородавка-то?

— Медведь не оторвет! Да еще, когда толкать будем, надо, чтобы он копыто под себя не подворачивал. Укладывается, худоконок чертов, и подворачивает! Любому лаптю видно, что через год кила будет! Как поступить-то, Илья Григорьич?

Отвечая на жадные вопросы парня, Илья то и дело поглядывал на дверь. Комната постепенно заполнялась цыганами, на кухне пыхтел самовар. Пришла Марья Васильевна, спустились Катька и Тина, заглянула Стешка с дочерьми, в окна просунулись разбойничьи рожи братьев Конаковых, прибежала Дашка в новом белом платье, и только Маргитки все не было и не было. Когда же в зале появилась Настя, Илья заставил себя повернуться к двери спиной. Хватит… И так уже Настька что-то чует, разговоры все эти про возвращение в табор неспроста.

Кухарка Никитишна внесла исходящий паром самовар, и молодые цыгане с писком и смехом бросились к столу. Появились баранки, пряники, пирог с грибами. Цыганки постарше, усевшись возле самовара, не спеша наливали себе чаю. Молодые расхватывали кружки и пристраивались кто на подоконнике, кто на стульях, кто прямо на полу. Илья с неприязнью отметил, что Яшка со своим стаканом прямиком направился к Дашке на диван. Но там же сидела и Настя, которая ободряюще улыбалась парню.

— Как выспался, чяво?

— Жаль, что полдня продрыхли, тетя Настя! — с сожалением проговорил Яшка. — День пропал вчистую! Гриха, идем на Москву-реку, что ли? Хоть карасей потаскать, пока тепло. Все равно до ночи делать нечего.

— Маргитка сказала, что сегодня на Калитниковском солнце пригреет, и зябликов ловить можно будет, — произнесла Дашка, вертя в пальцах браслет.

Яшка удивленно взглянул на нее, но промолчал. Не веря своим ушам, обернулся и Илья.

— Что ты сказала, чяери? — переспросил он как можно спокойнее, с отчаянием чувствуя, как останавливается дыхание. Маргитка, чертова девка… Неужто потеряла последний ум, распустила язык со злости, и теперь вот Дашка… Господи, только этого ему не хватало!

— А что я сказала? — равнодушно отозвалась Дашка. — Это Маргитка… Вчера спать ложились — она сказала так, а к чему — не знаю.

Лицо ее, как обычно, не выражало ничего, и Илья незаметно перевел дух. Тьфу… есть все-таки кто-то там на небе. Не знает ничего Дашка. А если Маргитка и заговорила вчера про Калитниковское, это значит только, что сидит она там с рассвета и ждет его. До чего же хитрющая девка… Илья осторожно взглянул на Настю. Та о чем-то разговаривала с Гришкой и, похоже, не слышала слов дочери. Илья закрыл глаза. Ночь прошла, а вместе с ней прошла, утихла вчерашняя злость, забылись грязные слова, и даже Сеньку Паровоза уже не хотелось разрезать на куски. Черт с ним… Ошалел от девчонки, дурак, и понять не может, что он ей даром не нужен.

— Ну, идем, что ли, черти? — Яшка поднялся с дивана.

— Идем, раз так. Ванька, хватит жрать.

— Сичас, сичас…

Молодые цыгане один за другим потянулись из комнаты. Подождав, пока за последним из них закроется дверь, и помедлив несколько минут, Илья поднялся и вышел. Никто не обернулся ему вслед.

* * *

Маргитка ждала его на обычном месте — у полуразвалившейся могильной плиты, на поросших мхом камнях. В высокой траве дрожали солнечные зайчики, по растрескавшимся камням бесшумно скользили ящерицы. Ветер, едва шевеливший листву и прячущиеся в траве незабудки, поднимал выбившиеся из кос Маргитки черные завитки, бросал их на плечи девушки, на лицо. Она терпеливо смахивала их, смотрела на пропадающую в траве тропинку. Илья старался подойти незаметно, но стоило его рубашке мелькнуть в кустах акации, как Маргитка быстро вскочила и бросилась к нему. Илья и слова не успел вымолвить — а она уже ревела дурным голосом у него на груди.

— Илья… Ох, Илья… Ох, боже мой…

— Ну, что ты, дурочка? — тихо сказал он.

Маргитка подняла заплаканное лицо:

— Илья! Ты меня любишь еще? Скажи — любишь?

Илья смутился: не нравились ему такие разговоры. Но куда было деваться?

— Конечно, люблю, девочка. Зачем спрашиваешь?

Глаза Маргитки сердитыми колючками уперлись в его лицо.

— А что ты мне вчера наговорил, проклятый? Какими словами называл, а?

— Мало тебе еще. — Илья притянул ее к себе, усадил рядом, на плиту. — Еще раз с Паровозом увижу — убью. Чего ему от тебя надо?

Он хотел пошутить, а Маргитка вдруг вздрогнула, опустила глаза, и даже рука ее, сжимавшая ладонь Ильи, вдруг задрожала так, что он испугался:

— Что с тобой?

Маргитка молчала, закусив губы. Илья смотрел на нее с тревогой. Разом вспомнился вчерашний грозовой вечер, бледность Маргитки, ее ошибки в пляске, застывший взгляд, мрачный Сенька за дальним столиком…