лучше хочется всем, причем предела хорошему, как и плохому, нет. И все-таки отношения к материальным благам у всех различны. Одни, увлеченные духовными интересами, совсем равнодушны к хлебу насущному, другие довольствуются минимумом, а для третьих — это главная жизненная цель. И у каждого из них своя степень надежности нравственных принципов, являющихся тормозом иа пути противоправных действий.

Перечисляя круг негативных явлений, нашедших отражение в новой комедии Гайдая, нельзя не поразиться их впечатляющему количеству. Кажется здесь есть все, что всплыло на поверхность в последнее время: угонщики самолетов, проституция, вымогательство, самогонщики, наркоманы, смена вывесок, выдаваемая за сокращение бюрократического аппарате, кооперативные извращения, спекуляция импортной сантехникой… И, как видим, все темы самые горячие, злободневные, ежедневно муссируемые в прессе, по радио и телевидению. Даже поразительно, как обо всем этом можно рассказать в одном фильме?!

Ответ на этот вопрос содержится в особенностях творческого метода Гайдая, в его индивидуальной, даже субъективней эстетике. Дело в том, что режиссер игнорирует утверждавшиеся столетиями законы художественного воздействия сценических, а также экранных произведений. Он исповедует свой собственный закон — закон максимального комического уплотнения, закон предельной концентрации эксцентрических элементов. Гайдай почти не разнообразит свое повествование сменой темпоритмов; можно сказать, не прибегает к чередованию контрастных эмоциональных всплесков; не делает остановок и отыгрышей, в результате которых эмоции и мысли, постепенно, подобно звуку камертона, затухая в нашем биорезонансном устройстве, западают в нас наиболее прочно.

Он монтирует свои комедийные номера встык, один за другим, без передышки, стараясь высекать юмористические искры на каждом шагу, в каждой сценке. Это достигается за счет того, что Гайдай использует юмор не только как осуждающую реакцию на нелепые, противоречащие нормам жизненные явления, но и как фактор так называемого биологического оптимизма: то есть смех без причины, по любому поводу. В результате такого эксцентрического уплотнения получается нечто вроде комедийной скороговорки, явления очень редкого, пожалуй, даже единственного в своем роде, ни у кого, кроме Гайдая, не наблюдаемого.

Оригинальный метод режиссера рождает особую эстетику, которая заставляет относить его комедии не к элитарному искусству, а, скорее, к народному, где-то даже приближающемуся к лубку. Но это не традиционный крестьянский лубок, а лубок современный, лубок нового качества. Конечно, эстеты и знатоки, подходя к комедиям Гайдая с традиционными эстетическими мерками, чаще всего не приемлют его произведения, критикуют режиссера за однообразие, перерастающее в монотонность, за игнорирование извечных законов эмоционального воздействия.

Но Гайдай не очень-то поддается критическому внушению. Он проводит в жизнь свою художественную концепцию с несгибаемой настойчивостью человека, убежденного в своей правоте, без сомнений и оглядок на авторитеты. В результате многие начинают мало-помалу приобщаться к его вере, к его художественной методике, приобщаться настолько, что за пятилетнее молчание режиссера я, например, даже соскучился по грубоватому гайдаевскому юмору и воспринял его как давнего доброго знакомого. Это очень существенный фактор, говорящий о том, что гайдаевская эстетика безостановочного, вихревого комедийного темпоритма завоевала права гражданства.

Комедию «Частный детектив» я видел в ноябре 1989 года, во время демонстрации в Госкино на двух пленках — изобразительной и звуковой. Такая практика сдачи фильмов заведена с незапамятных времен и рассчитана на то, что после замечаний кинематографического начальства на двух пленках можно с меньшими затратами что-то вырезать, заменить или перемонтировать. Кстати, в просмотровом зале меня поразило то, что процедура сдачи, когда-то перераставшая в словесную экзекуцию, где представители Госкино выступали в качестве вершителей судеб, сейчас под воздействием перестройки стала совершенно иной, предельно демократичной. Можно даже сказать, что не было ни сдачи, ни приемки фильма в традиционном понимании этих слов. Просто был показ кинематографическому руководству для общего сведения. Высокие представители Госкино, сохраняя гробовое молчание и с безразличным выражением лиц, посмотрели картину и так же, не сказав ни слова и не выразив ни жестом, ни мимикой своего отношения к ней, покинули зал.

Но если после просмотра комедии безмолствовали представители Госкино, то вовсю «кипели» страсти внутри самой съемочной группы. И вот по какому поводу.

На протяжении всего фильма на экране периодически появлялся смурной детинушка в кепке, с чемоданчиком в руке и спрашивал:

— Сантехника вызывали?

Уместно ли это напоминание о том, что санитарно-техническое оборудование в наших квартирах часто выходит из строя и что его ремонт — не очень чистое, а главное, канительное занятие, связанное, как правило, с неприятными хлопотами и с традиционным вымогательством? Вполне уместно, если учесть, что основные события в комедии разворачиваются вокруг кооперативной сантехники.

Перекликаясь с главным «объектом» фильма тематически, фигура слесаря-ремонтника санитарно-технического оборудования, однако, не имеет никакого отношения к фабуле. Поэтому персонаж этот воспринимается как некий символ всего негативного в нашей жизни.

Фильм заканчивался кадром космического пространства с мириадами мерцающих огоньков, из которого к нам приближалась одна из звездочек. Скоро звезда вырастала в шар, на котором возникала надпись: «Кооператив «Земля».

В дни, когда все увереннее пробивают себе дорогу общечеловеческие идеалы и все настойчивее ведутся разговоры о строительстве общеевропейского дома, такой оптимистический финал, с одной стороны, кажется логическим завершением проходящих в мире процессов. Однако, с другой стороны, такой конец вроде бы противоречит выраженному в картине негативному отношению к кооперативам, нарушает принятые в комедии эксцентрические правила игры.

Но вслед за этим из земного шара в космическое пространство буквально выплывала уже знакомая нам фигура в кепке и с чемоданчиком и, обращаясь в зал непосредственно к зрителям, спрашивала:

— Сантехника вызывали?

В результате мысль о строительстве общепланетарного дома приобретала эксцентрический сдвиг и придавала логическим выводам нужную окраску. А именно: человеческий прогресс — дорога не гладкая и не прямолинейная, а до невозможности трудная и даже кровавая. И все-таки, преодолевая ухабы, наносы и извращения, все настойчивее пробиваются к свету и все увереннее утверждаются положительные тенденции. Так было на всем протяжении человеческой истории и так будет всегда! Облегченного пути нет и не может быть!

В то же время такой эксцентрический сдвиг в конце заставлял думать, что там, в едином общечеловеческом кооперативном доме, тоже нельзя будет забывать о не очень надежном санитарно-техническом оборудовании, которое, кстати, тоже может использоваться для прикрытия преступных делишек. Мысль эта не элементарная и не до всех доходит сразу.

А потому, едва завершился просмотр в Госкино, как, собравшись на лестничной площадке этого государственного учреждения, соратники Гайдая начали горячо убеждать его вырезать сантехника в конце, потому что его появление там непонятно.

В целом же «Частный детектив» убедительно свидетельствует о выходе режиссера из кризисной ситуации. Прежде всего в этом фильме Гайдай освободился от воспитательных мотивов, которые в той или иной степени присутствовали