Зато именно своим обещанием и стальной уверенностью в голосе я и добил его окончательно, после чего Дмитрий взялся за перо и написал собиравшемуся в Самбор Власьеву соответствующую грамотку, в которой государь все-таки неохотно накарябал, дабы поумерили число подарков, а уж насколько именно – тут он во всем полагается на самого дьяка.

– Годится ли? – кисло осведомился он, показывая текст.

Я бегло просмотрел его, недовольно поморщился – уж очень он обтекаем, но ничего, главное – передает суть.

– Годится, – согласился я, поскольку и сам накатал послание, в котором рекомендовал Афанасию Ивановичу на основании слов государя не просто подрубить количество подарков, но и уменьшить до предела.

Что же касается качества, то и тут стесняться не стоит, то есть оставить для дарения самое дешевое. Перебьется прекрасная полячка, которая, кстати, на самом деле далеко не прекрасная – показывал мне Дмитрий парсуну[90], глянув на которую я сделал вывод, что и впрямь любовь зла или, по меньшей мере, загадочна.

Поначалу, сразу после рассмотрения, у меня мелькнула мысль, что всему виной непомерное тщеславие нашего государя, которое в нем умело разожгла еще сильнее, хотя куда уж больше, ясновельможная паненка. Дескать, из кучи женихов (ох, что-то сомнительно мне, что их число столь велико) Марина выбрала именно Дмитрия.

Нет, я понимаю, нищему изгнаннику, которым он был в то время, весьма лестно слушать, когда тебя предпочитают пану Рафалу Собесскому, какому-то князю бжегскому и куче других, имена которых не раз с упоением называл мне Дмитрий еще в Путивле.

Но, во-первых, сам он их не видел, основывая свой перечень на единственном источнике – словах самой Марины, да еще ее отца, который соврет – недорого возьмет, то есть информацию можно смело ставить под сомнение. Если она и верна, то лишь частично. Во-вторых, даже если предположить, что все женихи действительно существовали, на мой взгляд, только одного этого обстоятельства для собственной женитьбы как-то маловато.

А затем я удивился еще больше, узнав, что Сигизмунд уже намекнул через того же Гонсевского, что теперь-то, когда Дмитрий уселся на отчий стол, он вполне может выбрать себе невесту куда более знатного рода, например… его родную младшую сестру принцессу Анну, но наш государь даже не стал это обсуждать.

Задав Дмитрию пару вопросов, я пришел к выводу, что ни количество прожитых лет потенциальной невесты, ни внешность Анны его совсем не интересовали – он просто отказался от нее, и все.

Получается, внешние данные принцессы ни при чем. Неужто и впрямь в нем клокочет любовь?

Вообще-то иногда умная женщина запросто может компенсировать отсутствие смазливости умом. Помнится, мне как-то довелось видеть в музее на одной античной монете изображение той самой знаменитой Клеопатры, и я долго не мог поверить, что это чучело с длинным крючковатым носом – орлы отдыхают – египетская царица, по которой сходили с ума Цезарь и позже Антоний.

А у Марины Мнишек и носик приличный, хотя тоже слегка похож на ястребиный, но все равно до безобразной Клеопатры девушке далеко. Да и прочие черты ее лица – острый подбородок, сухие и тонкие, плотно сжатые губы – пускай не блещут, но и не вызывают дрожь отвращения, так что ей взять будущего московского государя красноречием и прочими интеллектуальными достоинствами куда проще. Кстати, и сами глаза – единственное, что в какой-то мере могло претендовать на красоту в лице этой шляхтянки – тоже выдавали незаурядный ум.

Выходит, и впрямь воспылал страстью? Но, с другой стороны, учитывая его поведение в Путивле и позже в Москве, страдающим от тоски по своей нареченной я бы его не назвал – слишком большой любитель наш государь, говоря деликатно языком древних авторов, плугом своим ненасытным пашню чужую пахать. Истинно влюбленные так себя не ведут.

Так отчего же он так уж прилепился к Марине Мнишек, что прямо-таки пылает в нетерпении скорее сыграть свадьбу?

Однако времени гадать над этим фактом у меня особо не имелось – хватало куда более насущных и животрепещущих проблем, так что я отложил его в сторону, хотя предварительно выжал из странного стремления Дмитрия максимум.

Дело в том, что после отправки к Власьеву гонцов, которыми были мои ратники (не немцам же такое поручать – с ними на Руси всякое может приключиться), я вдруг подумал, что у моего посыльного к Емеле могут возникнуть трудности с пересечением границ, и постарался максимально облегчить ему дорогу. С этой целью я спустя пару дней сумел уговорить Дмитрия даже на то, чтобы он изменил задачу посольства, направляемого в Самбор.

Мол, только посвататься, и все, но ни в коем случае не обручаться, пока Марина пребывает в Польше. Дескать, не принято на Руси совершать столь серьезный обряд заочно, в отсутствие жениха, да еще такого знатного.

Дмитрий вначале не понял, и я пояснил, что если произойдет обручение, то тогда ее папашка, уверенный, что уж теперь-то московский царь никуда не денется, ибо по католическим канонам этот обряд чуть ли не приравнен к свадьбе, станет под многочисленными предлогами тормозить выезд на Русь и доить, доить и еще раз доить своего зятя, пока не выжмет тысчонок сто, а то и двести-триста.

– А еще лучше… – многозначительно сказал я, но тут не выдержавший Дмитрий перебил, опасливо поинтересовавшись у меня:

– А худа не выйдет? Вдруг пан Мнишек не согласится привезти Марину без обручения?

– Зная, что тогда посольство во главе с Власьевым сразу же поедет в Варшаву свататься к сестре короля и он лишится надежды выдать свою дочь за московского царя? – насмешливо хмыкнул я. – Скорее уж луна с неба на головы нам свалится, чем он так поступит.

– В какую еще Варшаву?! – изумился Дмитрий. – Какая сестра короля?! О таком у нас с тобой уговора не было!

– Не было – так будет, – пожал плечами я. – Лучше послушай, что я еще придумал. – И пояснил, что для ускорения сборов невесты в дорогу Афанасий Иванович должен приказать какому-нибудь смышленому человеку из сопровождающих его разыграть небольшой спектакль.

Якобы будучи сильно во хмелю, тот проболтается про секретные инструкции московского государя о том, что если пан Юрий выразит в чем-то свое несогласие и начнет упрямиться, то ни в коем случае с ним не спорить, развести руками и… прямиком отправляться в Варшаву. А там русское посольство давно и с нетерпением ждет король со своей сестрицей, которая и достаточно молода, и привлекательна, и к тому же из рода Ваза, представители коего ныне сидят аж на двух королевских тронах, а это для императора Руси куда важнее.

Конечно, может случиться и так, что Мнишек ни в чем не станет перечить. Тогда и впрямь придется сдержать опрометчиво данное некогда обещание, никуда не денешься, но коли удастся придраться, то сразу начинать винить во всем Юрия и собираться к Сигизмунду…

Если же Мнишек начнет чуть ли не в открытую выспрашивать самого Власьева о цели визита в Варшаву, дьяку надлежало изобразить на лице и испуг, что хозяева дознались до этой тайны, и смущение, как бы половчее выкрутиться. Сами ответы – мол, надо бы поблагодарить Сигизмунда за то радушие, которое он некогда проявил к Дмитрию, ну и поздравить короля с обручением и предстоящей свадебкой – следует давать с запинкой, будто он не знает, что говорить, и все свои отговорки лепит только потому, что, если молчать, получится еще хуже.