– Да уж положитесь на меня, господин Бонфлер! Вы, я думаю, сами знаете, что мне пальца в рот не клади!

– Да напомните там, что комедию надо разыграть безотлагательно, не позже завтрашнего утра!

– Ладно, ладно, мы уже обо всем раньше переговорили, а теперь я поспешу сбегать, пока мое отсутствие не будет замечено.

– Ну так желаю вам счастья!

– И знатной награды!

Оба негодяя расстались.

XVII. Аврора фон Пигницер

Ввиду того что Кауниц задержал Лахнера до девяти часов вечера, наш герой не смог в тот же день повидаться с Эмилией. Но ему хотелось порадовать молодую женщину известием, что он напал на след разыскиваемого документа, и он поспешил написать ей обнадеживающую записку.

Выйдя с готовым письмом в переднюю, Лахнер увидал, что Зигмунд спит самым крепким и сладким сном. Не будя его, гренадер спустился вниз к швейцару и поручил ему на следующий день рано утром отправить письмо с посыльным.

Лахнер уже собрался подняться к себе, но швейцар, униженно извиняясь за забывчивость, подал ему письмо.

– Кто принес это письмо?

– Паж в красной, расшитой серебром ливрее с графской короной.

Лахнер вскрыл конверт и прочитал любезное приглашение графини Пигницер пожаловать к восьми часам на музыкальный вечер…

«Как все великолепно складывается! – подумал Лахнер. – Я сейчас же отправлюсь туда и постараюсь окончательно очаровать графиню, а тогда мне уже не трудно будет довести до конца свою затею».

Но тут у него снова болезненно сжалось сердце. Ну хорошо, он достанет оправдывающий баронессу Витхан документ. А что дальше? Ведь он, Лахнер, – только актер, только марионетка, которую сейчас же втянут за кулисы, как только ее роль сочтут оконченной, а до его личных переживаний никому не будет ни малейшего дела. Да и простит ли ему когда-нибудь баронесса этот невольный обман? Нет, ему нечего и надеяться на личное счастье с нею. Но все равно, он сделает все, что сможет, для ее спасения. Его любовь была так велика, что он не мог считаться с эгоистическими соображениями. Пусть он будет несчастлив, лишь бы только с нее было снято несправедливое, незаслуженное, жестокое обвинение!

Он приказал швейцару, чтобы кучер сейчас же заложил карету, и поднялся к себе. Первым делом он постарался разбудить Зигмунда, но это ему удалось далеко не без труда. Зигмунд долго не мог понять, что от него хотят, и понадобилось добрых три минуты, чтобы растолковать ему, что он должен помочь одеться своему господину.

Было почти десять часов, когда Лахнер входил в салон перезрелой красавицы еврейки.

Графиня Пигницер встретила его так, словно они были знакомы уже сто лет.

– Ах какой вы! – с шаловливой улыбкой сказала она. – Как могли вы так опоздать? Ну да сами виноваты, если много потеряли: я уже два раза пела соло, и, как говорит Феррари, пела, словно сирена!

Феррари, модный тенор того времени, выпятил колесом грудь, шариком подкатился к графине и сказал, закатывая глаза кверху:

– О, не как сирена, а как ангел, как сам Господь Бог!

Гости невольно рассмеялись, да и сам Лахнер не мог удержаться от улыбки: Феррари говорил по-немецки настолько же бегло, насколько неправильно, и у него выходило: «сирэн», «анджель». Кроме того, смешна была и вся его фигура, маленькая, жирная, некрасивая, причем ее недостатки еще подчеркивались кокетливой манерой тенора держать себя, выпячивать грудь вперед, становиться на цыпочки и расставлять руки колесом.

Заметив улыбку гренадера, Феррари злобно сверкнул глазами, еще более выпятил грудь и рассерженным петушком откатился прочь.

– Извините, графиня, – с самой сладкой, с самой чарующей улыбкой сказал Лахнер Авроре, – извините, что опоздал. Но, видно, боги позавидовали моему счастью, так как случилось два непредвиденных обстоятельства. Во-первых, меня задержали в министерстве, во-вторых, мой швейцар забыл вручить мне ваше очаровательное письмо вовремя, и, верьте, я прочел его не более четверти часа назад. Да и могли ли вы, графиня, заподозрить, что ваш верный раб хоть на секунду отсрочит то счастье, которого он сам так страстно добивался!

Пигницер шаловливо ударила его веером по руке и сказала:

– Вы прощены, барон! Однако какой вы опасный человек, ах, какой опасный человек! Лучше держаться от вас подальше! – И сорокалетняя женщина, кокетливо подобрав юбку двумя пальцами, семенящей походкой отошла от Лахнера к другим гостям.

Лахнер огляделся. В зале были устроены подмостки, обитые зеленым сукном, на них стояло примитивное фортепьяно, только что усовершенствованный клавесин.

Кругом небольшими группами расположилось общество, состоявшее из тридцати-сорока человек. Дам было очень мало, мужчины представляли собой смесь всех рангов и сословий. Видно было, что к графине ходят так же, как ходят в какое-нибудь питейное заведение, не считаясь с обществом. Да и тон, царивший там, сразу не понравился Лахнеру. Раздавались такие откровенные шутки, дам так смело и неприкрыто обнимали, что можно было подумать, будто находишься не в графском доме, а в учреждении для жертв общественного темперамента. Впрочем, это было очень на руку Лахнеру: чем свободнее было в доме, тем свободнее должна была быть и сама хозяйка, а последнее обстоятельство обеспечивало ему быстрое удовлетворение затаенного желания разгадать тайну «трех кинжалов».

Прерванный появлением Лахнера концерт возобновился, Феррари спел соло, затем дуэт с Пигницер. Потом, по требованию публики, Пигницер спела одна какой-то чувствительнейший романс.

После этого она спросила Лахнера, не играет ли и он на каком-либо инструменте. Предполагая, что в доме нет скрипки, Лахнер сознался, что очень любит этот инструмент, «хотя и не пользуется взаимностью», с достойной скромностью добавил он.

Но, к его неудовольствию, скрипка в доме все-таки нашлась, и очень плохая. Лахнера заставили играть, и его игра вызвала всеобщее одобрение. Это еще более расположило к нему графиню.

По окончании музыкальной части вечера в зал внесли маленькие накрытые столики, и общество расселось ужинать. Пигницер посадила Лахнера вместе с собой за столик, за которым сидели, кроме того, Феррари и какая-то пожилая женщина. Во время ужина, за которым больше пили, чем ели, графиня была чрезвычайно любезна с Лахнером и, чокаясь с ним «за исполнение его самого пламенного желания», даже коснулась под столом его ноги своей туфелькой. Феррари, имевший по всем признакам некоторые права на графиню, кидал на нашего героя свирепые взгляды. Однако гренадер старался не замечать их.

По окончании ужина общество поднялось и собралось уходить. Лахнер хотел последовать примеру остальных, но Аврора шепнула ему, чтобы он остался. Это тоже было как нельзя более на руку Лахнеру, и вскоре он сидел с графиней, Феррари и пожилой женщиной в маленьком салоне на диване перед столиком, на который лакеи поставили свежую батарею вин и ликеров.

– Ну что вы скажете о моем пении? – спросила Пигницер Лахнера.