– Да ведь, – совсем смутился новобранец, – ежели понапрасну?

– Нет, новенький, – поднял голос Гаусвальд, – Талера наказали не понапрасну, а поделом. Ты подумай сам: кто дергал его за язык идти с доносом к взводному? Разве Талеру причинялся какой-нибудь вред от того, что он заметил? Но он не побоялся повредить товарищу, чтобы заслужить благоволение начальства. Теперь рассудите и так: кому Лахнер сделал хоть малейшее зло? Того же Талера он неоднократно угощал, давал деньги на похмелье, раз его пьяного прикрыл и избавил от наказания. Каждому из нас он всегда готов был прийти на помощь. А мы будем соваться в такое дело, которого не знаем, не понимаем, от раскрытия которого нам нет ни малейшей выгоды. Помните, товарищи, что гренадеры императрицы от начала формирования полка всегда дружно стояли за товарищей, кто бы он ни был, а Лахнер не только товарищ, но и отличный товарищ!

– Это правда! – послышались голоса. – Лахнер отличный товарищ!

– Ну так вот, ребята, – продолжал Гаусвальд, – значит, останемся верны обычаям гренадеров, не посрамим своих мундиров. Мы ничего не знаем и знать не хотим! Да здравствует товарищ Лахнер!

– Да здравствует товарищ Лахнер! – хором подхватили гренадеры.

– Да здравствует первая рота! – ответил Лахнер. – Но все-таки, братцы, я ровно ничего не понимаю. Тут, видно, что-то произошло, а что – не знаю. Сейчас мне некогда, я должен явиться к полковому командиру, а потом вы мне все расскажете.

Гренадеры разошлись, и Лахнер остался с Гаусвальдом.

– Где Биндер? – спросил наш герой.

– В полковой канцелярии, его опять засадили писать.

– А Ниммерфоль?

– У себя в комнате, устраивается. Ведь его произвели в фельдфебели. Кажется, у него Вестмайер.

Перебрасываясь словами, Лахнер поспешно заканчивал чистку своей амуниции. Он как раз успел прицепить ранец и взять в руки мушкет, когда вошедший капрал напомнил ему, что он безотлагательно должен идти к полковому командиру.

Лахнер взял под козырек и размеренным шагом направился к помещению Левенвальда. В его душе не было ни страха, ни смятения: каждый нерв, каждая клеточка мозга была напряжена страстным желанием выпутаться из трудного положения. И даже не боязнь за свою участь, не забота об отыскании нужного Эмилии документа заставляли его желать счастливой развязки: обо всем этом он как-то не думал в данный момент. В нем просто сказывались присущая молодости страсть играть опасностью, тот авантюризм (в благородном смысле этого слова), которого так много было в характере Лахнера, он просто радовался возможности поставить и убить крупную карту.

Он был даже несколько разочарован, когда вестовой сообщил ему, что Левенвальда дома нет, и уже собирался вернуться обратно в казармы, как из дверей показалась графиня Левенвальд, провожавшая какую-то гостью. Сначала она не заметила солдата и только по уходе гостьи бросила рассеянный взгляд на Лахнера. В тот же момент ее глаза широко раскрылись, а лицо выразило высшую степень растерянности, недоумения, удивления.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Лахнер, госпожа полковница! – ответил тот, изменив голос.

– Где ты родился? Как долго служишь? Сколько еще осталось служить?

Хитрая графиня нарочно нанизывала вопрос на вопрос, чтобы заставить Лахнера сказать более длинную фразу, при которой трудно сохранить искаженный тембр голоса.

Когда гренадер ответил на все вопросы, Аглая долгим взглядом уставилась на него, затем приказала пройти к ней в комнату и там, заперев дверь на ключ, скрестила руки на груди и снова долгим взглядом впилась в Лахнера.

– Так тебя зовут Лахнером? – спросила она наконец.

– Точно так, госпожа полковница!

– Знаешь ли ты барона Кауница?

– Да, госпожа полковница, на днях меня привели к нему и заставили обриться. Его благородие хотел лично убедиться, так ли мы похожи друг на друга, как уверяют.

– И что сказал майор?

– Да ничего не сказал, госпожа полковница!

– В таком случае и я ничего не скажу, – холодно ответила она. – Я не знаю твоих мотивов, но зато хорошо знаю этот шрам на щеке. Ну да что там! Все равно я не хочу делать тебя окончательно несчастным. Ступай с богом!

– Ей-богу, милостивая госпожа полковница, я не понимаю, что вы говорите!

Аглая покачала головой и промолчала. Наступила долгая пауза. Наконец графиня повторила слова гренадера «милостивая госпожа полковница», подчеркнув слово «милостивая».

– Да, – сказала она, – я буду милостивой. Я знаю, человеческое сердце слабо и часто увлекает даже твердого мужчину на путь глупостей, ведущих к гибели. Но надо уметь сдерживаться… Не одни только страсти существуют в мире, ведь священные обязанности… – Она вдруг оборвала себя и тоном строгой команды крикнула: – Гренадер! Направо кругом ма-арш!

Лахнер сделал поворот направо и размеренным шагом вышел из комнаты.

«Женский глаз не обманешь! – думал он, возвращаясь в казармы. – Но зато женское сердце падко на лесть. После всех тех сладких слов, которые я наговорил ей в качестве майора Кауница, она готова теперь поверить, что я проделал всю эту комедию только для того, чтобы оказаться к ней поближе! Ну что же, как это ни смешно, а все-таки это – немалый козырь в моей игре. Зато сам Левенвальд! Бррр! А что, если и он тоже сразу признает во мне Кауница? Черт возьми! Положение может оказаться не из приятных!»

II. Страшная новость

Гаусвальд поджидал Лахнера у дверей.

– Ну как дела, дружище?

– Я не застал полковника дома.

– Отлично. Теперь сними с себя походную амуницию и пойдем к Ниммерфолю.

– Да ты ступай, не жди меня. Я приду потом.

– А разве ты сумеешь найти его комнату?

– Да ведь он помещается вот здесь, справа!

– Нет, теперь он живет в заднем флигеле и притом в отдельной комнате.

– Это почему?

– Да ведь я уже говорил тебе, что Ниммерфоля произвели в фельдфебели и перевели в шестую роту. Как раз сегодня будут торжественно отпразднованы его производство и прощанье с первой ротой. Все послеобеденное время мы, пятеро «камрадос», проведем у него. Вестмайер выказал просто необыкновенную щедрость: на полученные от тебя деньги он накупил вина, закусок и пирожных. Все это будет поглощено нами сегодня. Вестмайер и Ниммерфоль уже знают, что ты явился, и решили встретить твое появление на пирушке приветственным гренадерским маршем.

Тем временем, пока Гаусвальд рассказывал все это, Лахнер успел разоблачиться, и оба друга отправились к Ниммерфолю.

Дверь его комнаты оказалась запертой.

– Это из боязни непрошеных гостей, – заметил Гаусвальд, постучав. – Мы хотим быть между своими.

Вестмайер открыл дверь. Заметив Лахнера, он выбежал из передней в комнату и принялся вместе с Ниммерфолем насвистывать гренадерский марш, аккомпанируя ударами кулака по столу так, что стаканы и бутылки жалобно задребезжали. Исполнив с пафосом марш, друзья вскочили и вытянулись во фронт перед Лахнером.