В то время как Гехт говорил, Кауниц нервно вертел в пальцах свою золотую табакерку, открывая и закрывая ее крышку. По мере того как он слушал, крышка все быстрее отворялась и затворялась, что свидетельствовало о гневе, закипавшем в груди князя. Когда же он услыхал, что собаку отравил Лахнер, он так порывисто дернул крышку, что та отскочила.

– Когда барон де Бретейль узнал об этом, – продолжал свои разоблачения Гехт, – он был невероятно взбешен. «Я хотел иметь дело с человеком, а это какой-то бандит! – крикнул он после ухода гренадера. – Чтобы его больше и на порог не пускали!»

– Ты сказал мне всю правду? – мрачно спросил князь.

– Да пусть меня колесуют, если я хоть слово соврал! – с пафосом заявил Гехт.

Кауниц позвонил и приказал лакею:

– Позвать сюда сейчас же Бонфлера и Римера!

Бонфлеру было приказано снять письменное показание с Гехта, Римеру – сейчас же послать карету за Фрейбергером.

– Боже мой, боже мой! – сказал князь, пройдя к сестре и рассказывая ей о происшедшем. – А я так полюбил этого предателя, так верил ему! Но у него такой честный, открытый взор! Впрочем, что же, бывают ядовитые цветы, на вид очень красивые, но несущие смерть доверчивому человеку. А я еще так верил нашему народу, так стоял за его прирожденную порядочность… Никогда не забуду этого жестокого урока!

XIX. «Прощай, прекрасный сон!..»

В девять часов утра Лахнер был уже у графини Пигницер. На вопрос, когда графиня встает, горничная ответила ему, что не ранее одиннадцати часов.

– Не могу ли я подождать пробуждения графини в зале или в соседней комнате? – спросил Лахнер.

– К сожалению, нет, так как графиня собственноручно запирает комнаты вечером, уходя спать.

Что было делать? Лахнер отправился бродить по городу, посидел в кофейне, почитал иностранные газеты и кое-как убил время до назначенного часа. В одиннадцать часов он снова оказался у Пигницер.

На этот раз графиня приказала принять его, и гренадера ввели к ней в будуар, где Аврора в прелестном дезабилье кушала свой кофе. Она встретила его так нежно, словно он был ее женихом, и принялась хвалить его за аккуратность и ревность в исполнении принятого на себя обязательства.

После кофе Лахнер с Авророй направились в зал. Лахнер обошел все окружавшие зал комнаты и, убедившись, что комната, где висел гобелен с изображением убийства Цезаря, примыкает к залу, выразил желание снести разделявшую их стену, чем, по его мнению, можно было бы расширить все помещение.

Аврора, влюбленными глазами глядевшая на молодого стройного офицера, не имела ничего против, и Лахнер принялся вымерять комнату, чтобы проверить, какую площадь даст она залу. Вымеряя, он убедился, что под картиной квадратики паркета были несколько вдавлены против остальных, и он подумал, уж не вынимается ли один из них, обнажая тайник. Он с радостью бы проверил теперь же свое предположение, но графиня не отходила от него ни на шаг, а потому лже-Кауниц решил отложить это до более удобного времени.

– Так когда же вы приступите к делу, барон? – спросила его Аврора.

– Сейчас же, – ответил тот. – Но для того, чтобы моя работа шла успешно, я должен запереться здесь.

– Как! И вы не позволите даже мне присутствовать при разработке проекта?

– Именно вам-то и нельзя, графиня, – галантно ответил ей Лахнер. – Если вы будете сидеть около меня, то мои мысли будут слишком рассеиваться, отвлекаться. Однажды я пробовал писать стихи, сидя в саду, где цвели роскошные розы, ну и ничего не вышло: я все время смотрел на розу, вдыхал ее аромат и не мог заняться работой…

– Боже, какой вы льстец! – воскликнула раскрасневшаяся от восторга графиня. – Но хотя мне и очень тяжело будет знать, что вы в моем доме, и не видеть вас, я все же подчиняюсь вашему требованию. Вам поставят сюда стол, и вы можете спокойно заниматься своими планами.

Лахнер собирался ответить Авроре что-то в высшей степени любезное, как вдруг в комнату вошла горничная и заявила, что лакей барона хочет видеть его по неотложному делу.

Лахнер вышел в переднюю, графиня ревниво последовала за ним.

– Ваша милость! – затараторил Зигмунд. – Благоволите сейчас же спуститься вниз и сесть в ожидающий вас экипаж. Вас ждут с нетерпением по важному делу!

– Кто именно? – спросил Лахнер.

– Господин, которого вы знаете. Дело спешное и важное.

– Ах, я знаю теперь, в чем дело! – произнес гренадер. – Извините меня, графиня, но я должен бежать. Ведь я не принадлежу себе, и мой министр может во всякое время потребовать меня у себе. Но как только я освобожусь, я сейчас же прилечу к вам, чтобы докончить начатое.

– А когда это будет? – с видом капризного ребенка спросила графиня.

– Я думаю, через час-два, а в крайнем случае – вечером.

Он поцеловал руку Пигницер и торопливо последовал за Зигмундом вниз. В карете сидел Фрейбергер, по молчаливому знаку которого Лахнер уселся рядом.

Карета быстро помчалась.

– Куда мы едем? – спросил Лахнер.

– Недалеко, – очень ласково ответил еврей. – Мы едем ко мне.

– Разве что-нибудь случилось?

– Нет, ничего особенного. Просто вам предстоит явиться в казармы.

Это известие словно громом поразило мнимого барона.

– В казармы? Мне? В казармы? – растерянно пролепетал он.

– А почему нет? Ведь вы же солдат, а солдату надлежит жить в казармах!

– Но у меня имеется крайне важное дело, которое я обязательно должен кончить сегодня!

– Друг мой, я делаю то, что мне приказано: вы должны немедленно вернуться в казармы.

– И это награда за мою преданность!

– О, награда от вас не уйдет! Вы и не представляете, как вас наградят!

Что-то зловещее послышалось Лахнеру в тоне еврея. Он сделал еще попытку:

– Умоляю вас, дайте мне один только час свободы!

– Если бы вы обещали мне все блага мира за пять минут, я и то не мог бы предоставить вам это время!

В мрачной задумчивости Лахнер приехал в дом еврея. Зигмунд поспешил принести ему казенное белье и платье, сброшенное несколько дней тому назад, и иронически сказал:

– Ну-ка, ворона, долой павлиньи перья!

Гренадер был слишком подавлен и расстроен, чтобы как следует проучить дерзкого за наглую выходку. Он машинально снял офицерский мундир, а затем парик и сказал:

– Позаботьтесь, чтобы мне привели в порядок прическу согласно требованиям военного артикула.

– Переодевайтесь в казенное белье, – кинул ему Фрейбергер, – а потом парикмахер придет и сделает, что нужно.

– Хорошо! Но как быть с усами, которые вы велели мне сбрить?